Аспазия

– Я только в половину разделяю твое восхищение дружелюбием, с которым нас принимает бог стад, – сказала Аспазия, – эти люди глупы и просты, далекие снежные вершины гор леденят, а ближние пугают меня. Мне кажется, как будто вершины этих гор обрушатся на меня; суровый однообразный шелест мрачных деревьев неприятно волнует меня и кажется мне созданным для того, чтобы делать человека мрачным, задумчивым и мечтательным. Я люблю открытые, ярко освещенные солнцем, цветущие долины, морские берега с широким горизонтом. Мне нравятся те места, где дух человека достигает полного развития. Ты хотел бы, как кажется, остаться здесь, с этими пастухами, я же, напротив, хотела бы увезти их всех со мной, чтобы сделать людьми. Впрочем, сделай, как поступил Аполлон, которому некогда захотелось присоединиться к пастухам и пасти стада, оставайся здесь, веди спокойную, однообразную жизнь. Если же тебе захочется деятельности, ты можешь плести сети и ловить ими птиц, пускать стрелы в журавлей или, если хочешь, можешь наконец пасти овец Коры, которая отправится со мной в Афины.

Перикл улыбнулся.

– Так ты серьезно думаешь увезти с собой Кору? – спросил он.

– Конечно думаю, – отвечала Аспазия, – и надеюсь, что ты не откажешь мне в своем согласии.

Перикл был изумлен.

– Конечно, я не откажу тебе в моем согласии, – сказал он, – но что может руководить тобой в этом деле?

– Это шутка, – отвечала Аспазия. – Эта забавная аркадская пастушка будет забавлять меня. Мне смешно, когда я гляжу в ее большие, круглые, испуганные глаза.

Аспазия говорила правду, она хотела позабавиться девушкой, хотела доставить себе удовольствие, видя, как будет вести себя неопытная, суеверная пастушка, неожиданно перенесенная в утонченную жизнь Афин.

Болезнь одного из рабов заставила Перикла остаться еще на один день гостем пастуха.

Этот день афиняне также большей частью провели в обществе смуглой пастушки.

Кора снова рассказывала пастушеские истории, спела им несколько детских песенок, сочиненных ей самой. Она рассказывала о Дафне, которую оплакивали все животные, но этот печальный рассказ не встретил одобрения Аспазии.

Она выслушала его с насмешливой улыбкой своих насмешливых губок.

Когда, гуляя они подошли к маленькому ручью и Аспазия хотела поглядеться в него, Кора вдруг испуганно оттолкнула ее назад, предупреждая, что тот, кто глядится в этот источник, часто видит не свой образ, а образ нимфы, которая глядится через его плечо – и тогда он погиб.

Когда солнце стояло в зените и послышались звуки сиринги, Кора сказала: – Пан снова рассердится – он не любит, чтобы в полдень, когда он отдыхает, его будили звуками сиринги или другим инструментом.

На сиринге играл мальчик пастух, который накануне танцевал для Аспазии и Перикла. Конечно мальчик знал, что Пан не любит полуденных звуков сиринги, но продолжал играть, видя, что Кора недалеко и думая доставить ей этим удовольствие, а между тем Кора побранила бедного мальчика, хотя у нее было мягкое сердце: на глазах у Перикла и Аспазии она спасла из сетей паука, попавшуюся в них муху.

Девушка серьезно слушала, когда Аспазия снова начала рассказывать ей об Афинах.

Молодая женщина нарочно описывала афинскую жизнь самыми привлекательными красками. Она нарушала спокойствие этой идиллической натуры, будила борьбу в гармоническом спокойствии этого детского сердца, наконец, она стала приглашать Кору следовать за ней в Афины. Кора молчала и была видимо погружена в глубокую задумчивость.

Аспазия обратилась к достойным родителям Коры и объявила им, что хочет взять Кору с собой в Афины, что там их дочь ожидает счастливая судьба.

– Да будет воля богов! – сказал пастух.

– Да будет воля богов! – отвечала его жена.

Но они не сказали «да» и сколько раз ни просила Аспазия их согласия, они оба постоянно повторяли:

– Да будет воля богов!

Видно было, что сердцу матери и отца нелегко расстаться с дочерью даже когда ее ожидает счастливая судьба. Вечером, в этот же самый день, Кора вдруг пропала после того, как привела домой стадо, и ее долго напрасно искали, наконец Перикл и Аспазия увидели девушку, спускавшуюся по склону холма. Но она шла в странной позе: обе ее руки были подняты и крепко прижаты к ушам.

В некотором отдалении от путешественников стояли рабы Перикла; когда девушка подошла к этой группе, она вдруг отняла руки от ушей и стала прислушиваться к словам разговаривавших между собой рабов. Почти в тоже мгновение она вздрогнула, как бы от испуга, приложила руку к груди и несколько мгновений стояла не шевелясь.

Перикл и Аспазия приблизились к ней и спросили о причине ее смущения.

– Я спрашивала Пана, желает ли бог или нет, чтобы я следовала за вами в Афины, – сказала она.

– Как так? – спросили оба.