Аспазия

– Нет, не замолчу, – возразил первый. – Я афинский гражданин, так же, как и всякий другой, и не боюсь никого. Я торговец из Галимоса, некогда торговал лентами и знал лучшие дни. Но с тех пор, как у меня умерли от чумы жена и дети и я сам только с трудом вырвался из кучи трупов, я бросил все и занялся в городе переноской трупов. Я помогаю переносить умерших от чумы из домов на костры.

При этих словах все с ужасом попятились, боясь прикосновения к зараженному.

Бывший торговец лентами из Галимоса, не обратил на это никакого внимания и продолжал:

– Я считаю себя человеком опытным в политических делах. Пятнадцать лет тому назад, я был на Пниксе в числе тех, которые решили постройку Парфенона, которые дали согласие на плату жалованья судьям и на устройство театральных представлений. Я всегда исполнял свой гражданский долг, всегда заботился о благоденствии страны и теперь говорю вам, что пелопонесцы – не овцы и не бараны, которых мог остричь торговец кожами Клеон. Если оба сына Перикла умерли от чумы, то несчастного, бездетного отца следует пожалеть, а не преследовать за это, как за преступление.

– Довольно о Перикле, – перебил торговца лентами, раздосадованный Памфил, – мы не хотим больше слышать о Перикле – он никуда не годится. Говорят, он болен, нам не нужен больной человек?

– Берегись, Памфил! – вскричал торговец. – Ты знаешь пословицу: «самое лучшее лекарство для льва – растерзать обезьяну».

– Как ты смеешь говорить мне это! – вскричал Памфил, поднимая кулак, чтобы ударить своего противника.

– Подойди-ка поближе, – крикнул продавец из Галимоса, – я вырву у тебя язык из глотки.

При этих словах Памфил испуганно ускользнул от прикосновений зараженного.

– Назад! – крикнул он. – Назад! Не осмеливайся прикасаться своей зачумленной рукой к телу афинского гражданина. Назад, злодей! Назад, презреннейший из людей!

– Отчего же? – со злобной гримасой вскричал торговец из Галимоса. Тебе, может быть, придется перенести мое прикосновение. Я надеюсь зацепить крюком еще не одну дюжину таких молодцов, как ты. Что же касается остального, то мы хорошо сделали, что сменили Перикла, чтобы он видел, что мы можем его сменить, когда захотим. Но после того, как мы ему это показали, самое лучшее, что мы можем сделать, это снова его избрать, снова доверить ему флот, так как мы не можем обойтись без него. Повторяю вам, у нас нет никого подобного ему, и еще не всякий тот герой, у кого звонкая глотка.

Как ни был дик вид торговца из Галимоса, но его слова подавляли своей логикой. Действительно, кто только мог в Афинах желать войны, тот должен был желать Перикла.

Потидайя, наконец, пала и надежды снова возродились. Настроение впечатлительных афинян быстро изменилось. На следующий день они устремились на Пникс, где Периклу были возвращены все должности и почести.

Они думали, что он все еще прежний Перикл, но они ошибались.

Софокл первый принес своему другу известие о новом решении народа.

– Афиняне все возвратили тебе обратно, – сказал поэт, поздравляя Перикла.

– Все, – с горькой улыбкой повторил Перикл, – все… кроме веры в них, в счастье Афин и в меня самого. Да, Диопит торжествует, – продолжал он, – хотя, по-видимому, он снова поражен. В действительности же поражены Афины. Ближайшей своей цели Диопит, конечно, не достиг, но то, что он и его приверженцы готовили давно, то не погибло в афинском народе.

– Прогони из твоего сердца мрачные предчувствия, – сказал Софокл, Афины и Эллада еще стоят на вершине могущества и увидят еще много прекрасного, достигнут еще много славного. Не нам жаловаться, мы видели время расцвета нашей родины.

– Да – но также и червя, который подтачивает этот благородный цвет, возразил Перикл. – Минута гибели еще не наступила, но мрачное будущее уже набрасывает свою тень на настоящее. Мы стремились к вершине свободы, красоты и знания, на наших глазах осуществлялись мечты, остальные же погибли во мраке и невежестве. Да, недолговременна минута расцвета народа. Его цветок вянет, не успев развиться.

Так говорил Перикл благороднейшему из своих друзей…

Чума продолжала свирепствовать.

Была мрачная, ужасная ночь, холодный ветер свирепствовал над аттической страной, тяжело ударялись волны о каменную дамбу в Пирее. Корабли в гавани качались, их мачты трещали. Ветер завывал на улицах города, хлопал дверями опустевших домов. Часто казалось, что это не шум ветра, а вопли и вздохи плачущих матерей.

Вершины Акрополя и Парфенона окутались черными облаками. Повешенные на архитравах щиты, со звоном ударялись, ночные птицы кричали. Огромная статуя Афины с копьем и щитом, дрожала на гранитном пьедестале.

В эту мрачную, бурную ночь, когда каждый сидел дома, по улице бродил какой-то странный прохожий. Это был Сократ. Он не бросил старой привычки бродить по ночам, в дикой погоне за мыслями. Но на этот раз скорей мысли гнали его, чем он гнался за мыслями.