Аспазия

При наших переговорах о мире присутствовали многие трирархи, слушавшие с большим любопытством и вниманием, но когда они услышали, что самосский полководец и я погрузились в спор о безграничности бесконечного, то они были поражены и сидели, разинув рты. Мы сами должны были рассмеяться, заметив, что мы, люди, еще недавно насмерть боровшиеся друг против друга, могли увлечься подобным разговором. Так как я в Афинах из уст Зенона часто слышал подобные речи и этот вопрос всегда живо занимал меня, то я не остался в долгу у Мелисса в философском споре.

– На сколько лучше было бы, – сказал я Мелиссу, когда мы с ним прощались и я пожимал ему руку, – если бы, все эллины, были так же солидарны в общественной жизни, как в языке и умственных стремлениях.

При этих словах молния сверкнула в темных мрачных глазах самосца.

– Без сомнения, – сказал он мне с горькой, насмешливой улыбкой, – ты надеешься, что Афины соберут под свою власть всех эллинов и принудят их, добровольно или нет, к союзу.

Я понял его и отдал справедливость чувству человека, боровшегося за независимость своего острова. Такова участь великих намерений и мыслей всегда сталкиваться с мелкими интересами. Великие мысли и намерения всегда плохо вознаграждаются: я предлагаю эллинам соединиться в один народ, а они видят в этом только желание Афин возвыситься или, еще хуже, личные, тщеславные планы. Поэтому, при самых лучших намерениях, приходится ограничиться узким кругом деятельности, поэтому часто все окружающее кажется мне недостойным внимания, и я стараюсь забыться в чистой сфере мысли, где ничто не мешает парению моего духа. Когда, в тишине ночи, я выхожу на палубу спокойно спящего корабля и смотрю на расстилающееся надо мной небо, слышу тихий плеск моря и дуновение ночного ветерка, тогда я вспоминаю Мелисса и не только думаю, но и чувствую бесконечность единства всякого существования… Я чаще, чем ты думаешь, вспоминаю о тебе, о моих друзьях в Афинах и о том, что близится к окончанию под их руками. Теперь, когда здесь, как кажется, самое трудное сделано и осада, может быть, очень продолжительная, осуждает меня на спокойствие, близкое к праздности, я могу признаться, не стыдясь, в моем желании видеть Афины. Несчастье, случившееся с рабочим при постройке Парфенона, которое так неблагоприятно толкует Диопит, сильно тронуло меня, и я уже просил Гиппократа употребить все усилия, чтобы вылечить несчастного, если он еще не умер и, если нам удастся спасти его и пристыдить Диопита, то я даю обещание построить алтарь Палладе-Исцелительнице на Акрополе. Что касается Калликратова мула, то я придерживаюсь того мнения, что на него следует смотреть, как на существо, которое своим усердием заслужило расположение афинского правительства, и, чтобы нерасположение Диопита не повредило ему, я даю ему позволение пастись везде, где ему нравится, и за весь вред, который он может нанести чужому имуществу, будет заплачено из государственной казны.»

Еще прежде, чем Аспазия нашла возможность ответить на это письмо Перикла, она вторично получила от него несколько строк, описывавших несчастье, постигшее афинский лагерь при Самосе в то время, как Перикл выступил навстречу шедшему на подкрепление самосцам финикийскому флоту. Об этом последнем обстоятельстве Перикл упоминал в своем письме к Аспазии только несколькими словами, а в этом письме продолжал более подробно:

«Считаешь ли ты возможным, чтобы с эллинами вновь могло случиться то, что увидал я, когда возвратился обратно к сухопутным войскам, осаждавшим город со стороны суши и немало пострадавшим от нападения самосцев. Громкие, жалобные крики неслись мне навстречу, когда я вступил в лагерь: войсковой жрец приносил жертву Зевсу-Спасителю. В кругу, собравшемся около алтаря и жреца, я увидел пятьдесят пленных самосцев со связанными руками. Я спросил, для чего тут эти люди, стоявшие связанные, как жертвенные животные, и в ответ услышал, что прорицатель, данный правительством войску, возвестил, что Зевс требует, чтобы пятьдесят самосцев были торжественно принесены ему в жертву, и войска собрались исполнить это. Я подошел к жрецу-прорицателю и громко заявил, что это ложь, чтобы боги эллинов могли требовать человеческих жертв и ограничился тем, что приказал заклеймить лбы самосцев изображением свиной морды в отмщение за позор, которому они подвергли, незадолго до этого, наших пленных. Теперь мы снова осаждаем город и стараемся разрушить его стены осадными орудиями.

Письмо, полученное мной от Телезиппы, полно жалобами на Алкивиада.»

Аспазия отвечала Периклу следующее: