Аспазия

— Не старайся напрасно удержать меня от приятного завтрашнего путешествия на казенный счет, — ответил он наконец. — Нет, милая Ксантиппа, я не могу принять твоего предложения, хоть ты и желаешь мне добра! Вот эти молодые люди объяснят тебе после, почему я так решил; мне же самому не хочется тратить свои последние часы на повторение уже сказанного. Мы теперь заняты беседой о значении государственных законов для каждого гражданина в частности. Если ты обещаешь сидеть смирно, то, пожалуй, оставайся тут.

И Сократ обратился к присутствующим мужчинам, с которыми только что толковал об обязанности честного человека подчиняться судебным приговорам, как выражению воли своего народа.

Ксантиппа так и осталась распростертой на полу. Она не вслушивалась в смысл слов, произносимых перед нею, а лишь жадно ловила одни звуки голоса, которому вскоре предстояло умолкнуть навеки. Только когда пришел тюремщик и сердито приказал посетителям удалиться, Ксантиппа пришла в себя. Снова принялась она уговаривать мужа, валяясь у него в ногах, и когда он ответил отрицательным жестом, несчастная воскликнула в отчаянии:

— Ну, хорошо, я не стану больше просить тебя. Умри! Но скажи мне перед смертью хотя одно доброе слово. Прости мне мою вину перед тобою. Ведь я была женою добрейшего человека и была ему злою женой!

Сократ с улыбкой поднял ее, поцеловал ее в лоб и тихо произнес:

— Мне прощать тебе? Мне — тебя! Ах, ты добрая душа!

На следующее утро, с Сократа сняли цепи и позволили ему беседовать с друзьями. Любимые ученики окружали Сократа; многие из них плакали.

Философ шутил. Спокойная веселость не покидала его. Пришла к нему в последний раз и Ксантиппа вместе с Проклесом. Она подвела ребенка к отцу проститься. Сократ бросил на мальчика взгляд, полный нежности, но тотчас же сказал твердым голосом:

— Уведите их. Женщинам и детям здесь не место!

Она покорно позволила увести себя в соседнюю камеру.

До самого полудня длилась философская беседа, от которой ученики не смели отвлекать учителя, чтобы не оскорбить его.

Вдруг за стеною наступила глубокая, могильная тишина.

Ксантиппа подняла голову и стала прислушиваться. Она узнала шаги тюремного сторожа. Совершенно спокойным голосом он произнес: «пора!»

Сократ опять принялся шутить и спросил, не совершить ли ему возлияния богам, как он привык делать, когда пил вино. Сторож серьезно ответил, что в принесенном кубке как раз такое количество яда, какое необходимо для того чтобы отравить человека.

— Тогда боги ничего не получат от меня и я все выпью сам!

И снова наступила тишина.

Вдруг за стеною ученики Сократа заплакали навзрыд. Металлический сосуд со звоном покатился на пол…

Ксенофонт, заливаясь слезами, вышел к ней. Она рыдала в безумном отчаянии, не слыша, как ее муж прохаживался по своей камере мерными, неторопливыми шагами, стараясь продолжать беседу, пока, наконец, его походка сделалась нетвердой и он выразил желание прилечь.

Потом вошел тюремщик и прошептал, что скоро все будет кончено: ноги уже похолодели.

Ксантиппа пошла за Ксенофонтом в комнату умирающего. Сократ с коченеющими членами, но с приветливым выражением лица, лежал на постели. Его голос был слаб, однако, он продолжал говорить. Никто, кроме него, не был в силах произнести ни слова. Он заметно ослабевал. Вдруг смертельная бледность разлилась по его лицу. Судорога несколько раз пробежала по всему телу. Потом он воскликнул:

— Выздоровление! Если существуют боги, я желал бы поблагодарить их за свое выздоровление.

Тут его губы пошевелились в последний раз и голова безжизненно запрокинулась назад.

Молча, без слез, с помертвелыми губами, стояла Ксантиппа у тела мужа, пока ученики предавались своему горю. Наконец, вся дрожа, она присела на край постели, взяла его похолодевшую руку и принялась отогревать ее дыханием. Так сидела она целые часы, ни на минуту не отходя от умершего.

Вдруг до нее донеслись голоса играющих детей. Ксантиппа торопливо встала и бросилась вон. Отыскав Проклеса, мать взяла ребенка за руку и, несмотря на его слезы, увела прочь. Они вышли на улицу и пошли домой. Старая служанка жалобно причитала, сидя у нетопленного очага. Ксантиппа даже не взглянула на нее.

Дрожащими руками принялась она связывать в узел одежду сына. Потом она опять взяла Проклеса за руку и, не оглянувшись на свое жилище, побрела закоулками к городским воротам, а оттуда дальше по большой дороге по направлению к югу.

Солнце только что зашло. С востока надвигалась громадная туча, заволакивавшая весь небосклон. Она походила на орла с распростертыми крыльями. Края тучи отливали ярким багрянцем.

— Посмотри, мама, какое красивое облако! — воскликнул ребенок.

Но мать сердито оборвала его:

— Что тебе за дело до облаков! Гляди лучше под ноги, чтобы не споткнуться.

И они пошли дальше.