Ассасин Его Святейшества

– Мне тут надо до отправления кое-что уладить, – сказал я ему.

Но с таким же успехом я мог бы, пожалуй, общаться со стенкой у него за спиной.

– Улаживай, – кивнул он. – Завтра на рассвете встречаемся здесь. Лошади будут со мной. Поклажи много не бери. На двоих хватит одной вьючной лошади.

При таком отношении трудно было сдержать ровность тона.

– Готов я буду, самое раннее, к середине дня, – бросил я запальчиво.

То, как будущий попутчик оглядел меня, недвусмысленно давало понять, что он видит во мне слабака.

– Тогда смотри не запаздывай, – буркнул он уничижительно и, отлепившись, наконец, от стены, пошел прочь размашистым самоуверенным шагом, по-прежнему держа руку на рукояти своего скрамасакса. Я смотрел ему вслед, пытаясь ужиться с мыслью, что мне предстоит дорога длиною в сотни миль и в компании наемника, которому, не ровен час, может взбрести в голову прикончить меня за золото, что я с собой повезу. Безутешности добавляло и то, что путь наш лежал в земли, где обитают полудикие язычники, недавно кое-как усмиренные войском, которое они почитают вражеским. Ну а если мы туда все-таки доберемся, то где ж мне там разыскать того золотых дел мастера? Которого, может, и нет вовсе…

Глава 8

В Беортрике я не встретил ни капли сострадания, когда назавтра, посреди дня, изможденный и валкий, явился на место встречи. Желание у меня было одно: приползти в казарму и пасть на кровать. Но вместо этого я потащился в казначейство, показал там записку от архиепископа и принял под роспись тысячу золотых солидов из тех, что оставались в сокровищнице аваров. Оттуда я направился в ремесленный квартал к кожевнику. Перед Беортриком я предстал уже с припрятанными монетами, зашитыми в увесистый сафьянный пояс, плотно обвязанный вокруг моего торса тесемками. На плечах я волок две седельные сумки со сменой одежды и запасом писчих принадлежностей, которыми разжился у судейской братии. Довершали мою поклажу свернутый в скатку плащ и меч. Мой спутник уже сидел верхом на крепком коне и держал за поводья вьючную лошадку. Мне он подал письмо, запечатанное перстнем Арна и адресованное маркграфу Герольду.

– Архиепископ наказывает, чтобы ты отдал это маркграфу, и никому иному, – скупо сообщил он, а затем кивнул на еще одну скаковую лошадь, привязанную поблизости. – Эта вот твоя.

После этого он поводьями развернул коня и, не оглядываясь, поехал вдоль улицы. В седло я забрался кое-как и тронулся следом, вполголоса чертыхаясь. Движение лошади обнаруживало растяжения и ушибы, о которых я до сих пор и не догадывался. А тут еще, как назло, Беортрик пустил своего коня рысью. Я окликнул его, чтобы он ехал медленнее, но саксонец даже не обернулся. Из города мы выехали через южные ворота. На лошади я сидел, покачиваясь кулем, а по лицу моему струились слезы досады и боли. Стоит ли говорить, что к своему спутнику я испытывал жесточайшую неприязнь?

Следующие восемь дней на мое отношение к нему повлияли мало. Мы держали путь по оживленному купеческому тракту, что стелился по покатым сельским окрестностям Гессена и Восточной Франкии на юг. По пути мы миновали множество мелких городков и деревень, где, будь моя воля, я бы предпочел ночлег под крышей и сон в кровати. Но архиепископ Арн не сказал мне заранее, кто в нашей поездке является старшим, а поскольку Беортрик уже некогда следовал этим путем в земли аваров, то я невольно принимал его непререкаемые требования и нещадный распорядок. Он настаивал, чтобы в путь мы пускались едва ли не с рассветом, каждый день одолевали по тридцать-сорок миль, а ночевали прямо там, где нас застанут сумерки. Обычно это означало сон на земле, завернувшись в плащ, что весьма пагубно сказывалось на моих только лишь начинающих подживать синяках.