Астрея. Имперский символизм в XVI веке

Последующие события только увеличили число удач, посылаемых этому монарху богиней Фортуной. Его сильнейшим соперником был король Франции, который не только обладал огромными материальными богатствами и территорией, но и претендовал на то, чтобы называться истинным потомком короля франков Карла Великого и, как следствие, иметь право на лидерство в Европе. Эти претензии признавались во многих местах за пределами Франции и в особенности в Италии, где французская монархия всегда виделась спасительной альтернативой имперскому влиянию. Когда в 1525 году в битве при Павии императорские войска разбили французов и взяли в плен их короля, сделав Франциска I пленником Карла, удивительное счастье императора, казалось, стало ещё отчётливее, ибо благодаря этой победе была повержена не только Франция, но и вся Италия лежала теперь у его ног.

А тем временем в Риме глава духовной монархии со страхом следил за развитием событий. Союз Сицилийского королевства и Севера снова, как во времена Фридриха II, возродил угрозу папским территориям, а крупная победа войск императора сделала её непосредственной. И когда в ужасные дни 1527 года имперские армии взяли и разграбили Рим, и папа Климент VII сам стал пленником Карла, начало казаться, что Европа XVI столетия, несмотря на совокупное влияние Ренессанса и Реформации, подъём национализма и современные школы политической и исторической мысли, снова упростила себя до средневековой модели империи и папства, в шатком балансе которой империя склонила чашу весов в свою сторону. Разграбление Рима армиями нового Карла Великого стало разрушительным ответом истории на мечту итальянских гуманистов. Это событие, рассматриваемое ли реалистически, как последнее и не самое опустошительное из варварских нашествий, или апокалиптически, как признак наступления нового порядка, снова вывело на сцену идею мировой империи.

Возвышение Карла воплощало собой средневековую имперскую идею, основанную на северном держателе титула, а вовсе не романизированную и ре-итализированную империю, к которой стремились гуманисты. Армии Священной Римской империи, прихода которых так ждал гибеллинский мечтатель Данте, пришли наконец с севера в Рим – и разграбили его! Окружение Карла вполне осознанно принимало идеи Данте. Первым учителем и личным советником императора на протяжении всей жизни был итальянец Меркурио Гаттинара, изучавший «Монархию» Данте и ожидавший от Карла V осуществления дантовской мечты о мировой монархии[65]. Испанский епископ Антонио Гевара, придворный проповедник и историограф императора, написал работу об имперской и королевской добродетели «Relox de principes», которая широко читалась по всей Европе. В ней он повторяет старый имперский довод в пользу правления единого монарха по аналогии с единоначалием в малых социальных группах[66]. Всё это находилось в русле гибеллинской и дантовской аргументации в защиту власти мирового правителя.

И всё же новая имперская пропаганда испытывала на себе самые различные ренессансные влияния, следы которых можно обнаружить и в сочинении Гевары. Свой трактат он построил в форме вымышленных рассуждений великого императора-стоика Марка Аврелия. Стоицизм, традиции которого были сильны в Испании, получил широкое распространение в Ренессансе, когда Сенека и Плутарх стали одними из самых почитаемых авторов[67]

. Стоическая мысль способствовала выработке универсалистского взгляда на вещи, и Марк Аврелий представлял собой величайший образец стоического морального идеализма и универсализма.

Знаменитый портрет Карла V кисти Тициана (Илл. 2), напоминающий античную статую Марка Аврелия (Илл. 1), есть одно из самых замечательных представлений Карла в его имперском образе. Это романизированный император-стоик, государь мира, над владениями которого никогда не заходит солнце. И в то же время, это северный правитель, император-христианин и рыцарь с цепью ордена Золотого руна на шее.

Активное продвижение культа этого ордена Карлом, по примеру своих бургундских предков, было направлено на то, чтобы вернуть рыцарским орденам их интернациональный характер и поместить самого Карла в наднациональный контекст как императора-рыцаря всего христианского мира, поклявшегося сохранять и распространять по земле христианские имперские добродетели.

1. Марк Аврелий, Капитолий, Рим

2. Конный портрет Карла V. Тициан. Прадо, Мадрид