Астронавты в лохмотьях. Деревянные космолеты

До ожидающего старта космолета оставалось меньше мили, на тусклом фоне Мира он казался ленточкой света. Рядом висело несколько крапинок поменьше — немногочисленные казармы и склады, которые Чаккел позволил оставить в зоне невесомости для обслуживания недавно построенного корабля. В разрисованных небесах не так-то просто было найти это рукотворное созвездие, но всякий раз, когда оно попадалось Толлеру на глаза, у него учащалось биение сердца.

Истекли шестидесятые сутки с того дня, когда монарх разрешил снарядить экспедицию, и теперь Толлеру не верилось, что час расставания с родными планетами уже близок. Отгоняя смутное чувство нереальности происходящего, он навел подзорную трубу на космолет.

Его конструкция, начерченная Завотлом в гостинице «Синяя Птица», с тех пор претерпела одно существенное изменение. Сначала передняя из пяти секций задумывалась как отделяемый модуль, но по зрелом размышлении эта идея была отвергнута — недопустимо, чтобы на корабле был целиком закрыт передний обзор. После ряда неудачных экспериментов с зеркалами решено было перенести посадочный модуль в корму — его двигатель будет толкать космолет к Дальнему Миру, а там, после отделения секции, у корабля-матки обнажится собственный двигатель — для обратного путешествия.

Толлер опустил подзорную трубу и обвел взглядом других членов экипажа. Все они казались непомерно толстыми в костюмах на ватной подбивке, все были погружены в раздумья. Кроме Бартана, здесь находились Бериза Нэрриндер, Типп Готлон и еще один бывший истребитель, добродушный паренек по имени Дакан Врэйкер. К удивлению Толлера, от добровольцев не было отбою, но он выбрал Врэйкера за невозмутимый нрав и многочисленные технические навыки.

Оживленные голоса, не умолкавшие последний час, стихли, как будто люди вдруг осознали величие предстоящего.

— Только не надо мрачных физиономий, — с деланным весельем попросил Толлер. — Может, на Дальнем Мире нам так понравится, что и возвращаться не захочется.

Глава 14

Приближался день старта. Толлер с нетерпением ждал, когда космолет обернется огненной стрелой и вырвется из хватки родной планеты. Как командир корабля, он бы предпочел в этот день сидеть за рычагами управления, но в период подготовки, когда дело дошло до освоения нового стиля полета, выяснилось, что остальные члены экспедиции в таком «спорте» куда одареннее своего начальника. Длина корабля впятеро превышала диаметр, и было нелегко сохранять его положение в пространстве — это требовало весьма деликатного обращения с горизонтальными дюзами, умения обнаруживать и исправлять отклонения от курса чуть ли не в момент их возникновения. Казалось, Готлон, Врэйкер и Бериза приобрели этот навык безо всяких усилий; нечастыми и кратчайшими — в долю секунды — вспышками они удерживали перекрестье рисок рулевого телескопа на центре планетного диска. Завотл и Бартан тоже неплохо овладели управлением, хоть и уступали в сноровке товарищам; Толлер же, к великой его досаде, в коррекции курса то и дело давал лишку, что вынуждало его терять время на исправление ошибок и вызывало ухмылки остальных воздухоплавателей.

В конце концов он сдался и уступил ответственность за вывод космолета из атмосферы планет-близнецов Готлону, самому молодому члену экипажа.

Пристегнутый к сиденью возле центра верхней палубы, Готлон не отрывался от призматического окуляра слабого телескопа, направленного вертикально на иллюминатор в носу корабля. Его ладони лежали на рычагах управления, от которых вниз, через несколько палуб, к главному двигателю и горизонтальным дюзам шли стержни. Свирепая щербатая улыбка показывала, что Готлон охвачен возбуждением и ждет не дождется приказа стартовать.

Толлер обвел взглядом носовую секцию, служившую не только рубкой управления, но и кубриком, и кают-компанией. В разных местах у борта, держась за скобы, покачивались в воздухе Завотл, Бериза и Бартан. В секции не горела ни одна лампа, свет проникал только через иллюминатор с солнечной стороны, но Толлер довольно ясно различал лица спутников и видел, что экипаж разделяет его чувства.

Полет мог продлиться все двести дней — чудовищно долгий срок для человеческого существа, обреченного на бездеятельность и аскетизм. Как бы ни были тренированы воздухоплаватели, в такой серьезный момент любой способен поддаться малодушию, и это будет вполне естественно. Возможно, когда наконец заработает главный двигатель и понесет их навстречу приключениям, станет легче, но до этого момента — до психологического перелома — Толлеру и его людям оставалось лишь терзаться сомнениями и дурными предчувствиями.