Атаман

Таскин внимательно оглядел автомобили, простучал пальцем лакированные крылья, будто спину человека, чье драгоценное здоровье внушало опасение — вдруг закашляет, зачуфыркает что-нибудь в организме? — ничего худого не нашел и одобрительно кивнул:

— Шик-модерн!

— Что из Владивостока? — спросил Семенов — ему было неприятно, как Таскин обследовал «Паккард». — Есть новости?

— Есть!

— А чего не докладываешь?

— Не успел еще, Григорий Михайлович. — На лбу Таскина в виноватую лесенку собрались морщины.

— Что-то уж очень быстро пакет пришел, — Семенов подозрительно сощурился, — нет ли в этом подвоха?

— Нет, — твердо ответил Таскин.

Ответ действительно пришел быстро, но это не насторожило Таскина: случилась оказия, и курьер ею воспользовался; вернулся из Владивостока с литерным почтовым поездом, на который его посадил знакомый диспетчер — тоже, кстати, семеновский агент.

Бывший штабс-капитан Писарев сообщал, что видится с братьями Меркуловыми регулярно, в преданности их атаману Семенову не сомневается — уверен стопроцентно, и что ситуация уже почти созрела, и если атаману захочется «проткнуть нарыв», то он может сделать это хоть сегодня... Готов ли только к этому господин Семенов?

— Я к этому всегда готов» — сказал атаман, специально усилив голосом слово «этому».

И все-таки что-то сидело в атамане, что-то мешало ему свободно дышать, что-то угнетало, он никак не мог понять, что это.

Семенов расстегнул крючки на воротнике — он начал душить его.

— Деталей никаких штабс-капитан не сообщил?

— Нет. Все изложено в общих чертах.

Атаман, освобождая шею, повел головой из стороны в сторону.

— Григорий Михайлович, есть предложение прокатиться на «Паккарде» по Порт-Артуру не завтра, а сегодня, — ласковым голосом предложил Таскин.

— Зачем? — спросил Семенов, и по оттаявшему тону его было понятно, что Таскин угодил в точку.

— Город осмотреть, старые русские укрепления... Если откопать наши засыпанные траншеи, хороший музей может получиться.

Глаза у Семенова приняли металлический оттенок.

— Все это я уже видел, — чеканя слова, произнес он, — больше смотреть не хочу.

Упустил из виду Таскин, совсем упустил, что стоит Семенову появиться на старых русских позициях, как японцы — полновластные хозяева Порт-Артура — это мигом заметят, защебечут про себя презрительно, что сколько этого русского волка хлебом и мясом ни корми — все равно в лес смотреть будет.

— Тут, говорят, есть даже остатки батареи, которой в начале девятьсот пятого года командовал сам Колчак, — сказал Таскин.

— А на Колчака я тем более плевать хотел!

Таскин хлопнул руками по бокам:

— Ну тогда просто прокатимся, Григорий Михайлович!

Шофер Евстигнеев уселся за руль, рядом — его однофамилец — осанистый, очень похожий на памятник хорунжий — личный адъютант атамана. Семенов с Таскиным располагались сзади, и «Паккард» мягко тронулся с места.

Старик хитрил, и тигр хитрил, оба были опытными хитрецами и еще более опытными таежниками, места здешние знали как собственное дыхание и пытались подкараулить друг друга, а подкараулив, — завалить. Дед лишь удрученно крутил головой:

— Вот, гада, какая умная! Ну, погоди, погоди, я тебя все-таки перехитрю.

Он сел на лошадь и отправился на место, где имелись соленые гольцы. На солонцы эти любили выходить изюбры, олени, козы. Без приманки тигра не убить, надо было добыть приманку.

Часа через полтора к соленому гольцу прискакало с полдесятка коз — шустрых, изящных, тонконогих. Козы замерли, слушая пространство.

Старик взял на мушку вожака, но стрелять не стал — жалко сделалось, без вожака стадо может пропасть, — перевел ствол па молодого грудастого козелка, в картинной позе застывшего на выступе, и нажал на курок.

Винтовка больно лягнула деда в плечо, выстрел был сухой и негромкий, без эха, он увяз в воздухе, козелок взвился вверх, запрокинул голову назад так резко, что рогами воткнулся себе в спину, и рухнул в сугроб, сгребенный ветром у подножия выступа. Старик поспешно передернул затвор и, прежде чем стадо исчезло, успел выстрелить еще раз — срезал старую, с седой мордой матку.

Все, больше ему не надо. Матку он разделает и предложит в качестве прощального обеда полосатому бандиту-тигру — мясо у матки все равно жесткое, а молодого мускулистого козелка положит на стол мужикам.

До своей заимки он добрался глубокой ночью. Казаки уже спали. Утром дед спросил у Вырлана:

— Скажи-ка, пожалуйста, ваше благородие, кто у тебя будет самый лучший стрелок?

Прапорщик оглядел казаков.

— Судя по количеству орденов — Белов.

Старик сказал Белову:

— После обеда собирайся... На тигру засаду делать будем.

— Приваду в сенцах я уже видел, — сказал Белов.

— А ты, — сказал старик Клане, — свари из свежанины казакам хороший шулюм. Козелок вчера подвернулся — самый раз для шулюма.

Кланя бросила на прапорщика стремительный взгляд и, кокетливо приподняв одно плечо, потерлась о него щекой. Дед едва не крякнул — так изящно у Кланьки это получилось.

— С травами, с корешками, Клань, — добавил старик, — как ты умеешь. Чтобы шулюм получился нашенский, фамильный. А?