Атаман

Атаман понимал: Буйвид прав, у братьев Меркуловых хватит наглости и силы, чтобы попытаться задержать его не только в море, но и на берегу, хотя море и берег — это две большие разницы. В море он одинок и почти беззащитен, а вот на берегу — тут совсем иное дело... Во-первых, во Владивостоке у него много друзей, а во-вторых, есть люди, которые никогда не видели его, но готовы будут отдать жизнь свою, чтобы с головы атамана не свалился ни один волос — Семенов был уверен в этом твердо... И, наконец, в-третьии, на берегу всегда можно предпринять какой-нибудь хитрый ход.

Лицо атамана приняло довольное выражение, в следующую минуту неожиданно сменившееся далекой тоской. Он приблизился к борту шхуны, ухватился за веревочный леер[81] и глянул вниз, в зеленовато-серую воду.

— Любите рыбалку, Григорий Михайлович? — спросил Буйвид.

— Баловство все это, Валерьян. Хотя жизнь наша — сплошная рыбалка. Один выступают на ней в роли рыбаков, другие — в роли рыбок. Когда я был пацаном, то ловил в Ононе ленков. Руками. Вода — бр-р-р, зуб на зуб не попадает, ноги сводит, тело не гнется, пальцы — деревянные, но желудок, он требует своего — гонит в воду. Когда хочется жрать — ни о чем не думаешь — только о том, чего бы кинуть в рот. Но это, Валерьян, была не рыбалка, а что-то другое, чему, думаю, и не сразу название подберешь.

— Здесь знатная рыбалка, Григорий Михайлович. Камбала попадается такая, что два мужика еле поднимают. На телегу грузят с трудом.

— Свят, свят, свят! — Атаман, кривовато приподняв одно плечо, будто в костях у него произошел перекос, перекрестился. — Такая дура ведь и руки оторвать может.

С неба сверзнулась тяжелая чайка, ударилась о волну, взбила высокий столб брызг и низом, низом, почти цепляясь концами крыльев за воду, унеслась в сторону.

— Скажи мне, Валерьян, если я выступлю во Владивостоке в открытую, народ поддержит меня или нет? — Семенов вновь сжал глаза в щелки, ухватил полковника за край кителя, притянул к себе. — А?

Буйвид глаз не отвел.

— Ну, как сказать, Григорий Михайлович...

— Как есть, так и говори. Мне нужно знать правду. Только правду...

— Я считаю, пятьдесят на пятьдесят, так на так.

Черный пламенек, загоревшийся было в глазах атамана, угас, Семенов выпустил из пальцев китель полковника, невольно крякнул:

— М-да.

— Два дня назад была другая ситуация — вас бы поддержали две трети населения, но Меркуловы сумели переломить ситуацию.

— Столы с чаем и баранками накрывали, что ли?

— Примерно, Григорий Михайлович. Примерно... Деньги на это потратили немалые.

— Потрудились на славу, значит. От всей души. Недаром говорят: труд разогнул обезьяну и согнул человека.

Семенов решил не рисковать, в этот день остался на борту «Киодо-Мару», заночевал под охраной крупнокалиберных орудий Русского острова.

Надо было обмыслить, как он сам потом написал, «создавшееся положение, поискать путей к выполнению моего плана». А план был один — взять власть в Приморье, создать здесь добротный кулак, подождать, когда Унгерн ударит по большевикам из Монголии — он должен сделать это не сегодня-завтра, если уже не сделал, — и начать беспощадную борьбу со всеми этими «кухаркиными детьми», с большевиками и меньшевиками, с политическим мусором, ни в грош не ставящим Россию, с Лениным и Коминтерном. Всех их... Семенов не выдержал, привычно наложил кулак на кулак, повернул один кулак в одну сторону, второй в другую — всем пора свернуть голову.

Главное только — не наделать сейчас ошибок, не нарубить дров сгоряча. Все требовалось обдумать на холодную, спокойную голову.

Чем Семенов и занялся.

Военный министр нового приморского правительства распекал в своем роскошном кабинете полковника фон Ваха. Всегда добродушный, улыбчивый, вальяжный, Николай Дионисьевич был не похож на себя: его бороденка вздыбилась, лицо пошло пятнами, глаза от злости приобрели железный блеск. Когда фон Вах явился к нему на доклад, младший Меркулов держал во рту сладкую лакричную таблетку; увидев полковника, он чуть не подавился, лакричная лепешка вылетела изо рта вместе с брызгами слюны и шлепнулась на ворох бумаг.

— Вам, полковник, только кур щупать, и то, прежде чем доверить это дело, надо узнать, умеете ли вы это делать или нет. В вашем распоряжении был целый крейсер с солдатами, орудия, в кармане — мандат со всеми полномочиями, и вы... Вы, имея все это, не смогли арестовать какого-то рубаку, пожирателя малосольных огурцов. А если дело дойдет до серьезного, тогда как быть? Тоже спасуете? Вас будут лупить кулаками по лицу, а вы, вместо того чтобы дать сдачи, станете отворачиваться в сторону да платочком вытирать сопли?

Фон Вах молчал, напряженное лицо его было бледным. Меркулов понимал, что перегибает палку, говорит слишком резко, но остановиться не мог. Наконец он умолк, обвял в кресле и, выдернув из кармана пиджака платок, вытер мокрый лоб.