Атаман

Впоследствии Семенов написал, что «ответ был средактирован в форме запроса, адресованного консульскому корпусу Владивостока о том, что «не находят ли гг. консулы, что я, как Главнокомандующий российской армией, имею право предложить им покинуть российскую территорию, и не находят ли они, что их письмо ко мне как к главе Российской национальной власти является не чем иным, как вмешательством во внутренние политические дела России».

Язвительный тон запроса подействовал: уже через два часа Лучич привез ответ. Дуайен был сама любезность — приносил атаману свои извинения, пояснил, что был введен в заблуждение правительством Меркуловых, которые просили его воздействовать на атамана — не следует, дескать, господину Семенову рисковать и появляться на владивостокском берегу — это чревато последствиями. Сам же дуайен не имеет к атаману никаких претензий и готов в любое удобное для его высокопревосходительства время пригласить в консульство на обед...

— Вот так, — довольно произнес Семенов, листок с ответом сложил по длине в несколько раз, звонко хлопнул им по голенищу.

Вечером к борту «Кнодо-Мару» пристал катер с несколькими владивостокскими богатеями. Двое из них занимались рыбным промыслом, один — лесом, третий — тучный молодой человек с неподвижным взглядом базедовых глаз — держал под своим началом четыре банка. Прибывшие поспешили расписаться в своей преданности Семенову.

— Мы всецело поддерживаем вас, Григорий Михайлович, вас и только вас, — заявил банкир, не сводя с атамана тяжелого деревянного взгляда.

— А чего допустили к власти этих дураков Меркуловых?

— Таков получился политический расклад.

— Расклад, — правый ус у атамана нервно дернулся, — расклад... Тоже мне, нашли игру в карты.

Когда гости отбыли, Семенов выругался:

— Шкуры продажные!

«Мое пребывание на владивостокском рейде вызвало посещение меня большим количеством делегаций от разных групп населения и политических партий, — написал атаман. — Все они выражали негодование образом действий Меркуловых, находя их преступными перед делом борьбы с Коминтерном. Конечно, я ни минуты не обольщал себя надеждой, что мне удастся заставить Меркуловых уйти без того, чтобы не пришлось вступить в вооруженный конфликт с поддерживающими их частями армии, чего я совершенно не допускал, и все делегации, посетившие меня, расценивались мною лишь как фактор, подтверждающий лживость Меркуловых о неприемлемости меня для большинства населения Приморья.

Тем не менее надо было искать какой-то выход из созданного Меркуловыми тупика».

К полуночи атаман, совершенно вымотанный речами, поцелуями, стопками водки, которые надлежало пить до конца, хлебом-солью, заверениями, признаниями в верности, обессиленно опустился в кресло, тщательно отер надушенным платком усы и повторил то, что сказал утром:

— Шкуры продажные!

Таскин тоже был вымотан донельзя — сидел в каюте атамана, растекшийся по креслу, будто мешок с жидко сваренной кашей, и вяло крутил головой. Атаман невольно подумал о том, что он выглядит точно так же, как и Таскин, — сделалось неприятно, и он поморщился. Несмотря на дряблое дребезжанье, прочно засевшее в голосе, атаман произнес жестко:

— Таскин, не раскисать!

— Й-есть не раскнсатъ! — раздалось из кресла.

— Срочно сходи к Буйвиду, пусть снова отправляется к офицерам Русского острова, узнает, есть связь с Унгерном или нет?

Буйвид уже устал от челночных бросков со шхуны на Русский остров, где он здорово надоел, матросня уже тыкала в него пальцами, а офицеры деликатно отводили взгляд в сторону, делая вид, что не замечают полковника.

Через полчаса Буйвид вернулся с острова.

— Связи с Унгерном нет, — доложил он.

— Надо срочно посылать человека к Роману Федоровичу. — Семенов поднялся из кресла, нервно походил по каюте, стукнув кулаком о кулак, повторил ставшее любимым движение, в котором теперь будто была заключена формула жизни атамана. — Только вот кого? — произнес он задумчиво.

— Кого-нибудь из тех, кого и Меркуловы не могут арестовать, и в Китае с Монголией не могут задержать...

— Уж не тебя ли? — Атаман презрительно сощурил глаза.

— Нет, не меня.

— Тогда кого же?

— Монгольского князя Цебена.

Атаман фыркнул.

— Где его взять-то, Цебена? Это топор можно взять под лавкой; если его туда положил — потянулся и взял... А Цебен?

— Князь находится во Владивостоке, — торжественно сообщил Таскин.

Брови на лице атамана сложились горкой.

— Ну да!

— Более того, он находится здесь, на судне.

У атамана нервно дернулась щека, и он произнес восхищенно:

— Ну, Таскин, ну, фокусник!

Оказывается, десять минут назад монгольский князь Цебен прибыл на шхуну и теперь в каюте Таскина приводил себя в порядок.

Лучшего посыльного, чем Цебен, и придумать было трудно: его хорошо знал и Унгерн, и генерал Чжан Куйю, с которым атаман также хотел связаться, и князья Внутренней Монголии.

Атаман потер руки и вновь произнес восхищенно:

— Ну, Таскин, ну, фокусник!

Ночью от «Киодо-Мару» отчалила весельная шлюпка, доставила князя на берег. Цебен проворно спрыгнул на песок, отпихнул шлюпку ногой и исчез в тревожной гулкой темноте.