Атаман

— Холерный! Холерный! — прошептал Волчок. Пятясь по-рачьи и дрожа, он отступил к краю террасы, не будучи в силах оторвать взгляда от неподвижного перса и его страдальческих глаз. Он был уверен, что упадет под откос, но этого не случилось. Как раз на самом краю Волчок по-воровски стремительно повернулся спиною к мертвецу и соскочил на дамбу. Хорошо, что он опомнился вовремя!

Он стал поспешно спускаться вниз. Чем быстрее он полз, тем сильнее хотелось поскорее добраться до тропы. Он ускорял движения, скользил, обрывался, разорвал штаны и разбередил ссадину, полученную утром при выходе из дома. Конечно, мертвеца Волчок уже не мог видеть, но, ведь, он знал… знал, что Суран-хан по-прежнему лежит на граните, сжав руки двумя дугами, и с открытым ртом. И так он пролежит очень долго — кому он нужен, кто его отыщет?

Волчок побежал, что было силы, по тропе, мимо поленниц свинца и полощущих белье баб, к набережной. Там он на миг приостановился, оглянулся на американский мост, полный людей и обозов, — и опять, как сумасшедший, рванулся в Таборы. На пути ему встретился Ванька, сторожев сын.

— Волчок!

— А… Ванька! — пробормотал Волчок, тяжело дыша.

— Какой ты белый! — испугался Ванька, — хворь взяла?

— Не!.. Хворь не взяла. Бежал горазд шибко, притомился. Слышь, Ванька, а в Персию-то тю-тю! Не возьму я. Сробеешь ты, куда с добром! — и мамка твоя запечалится. В субботу не иди в колокольную.

На лице Ваньки промелькнула довольная улыбка. Слава тебе, Господи, миновала страсть!

Обрадовав Ваньку, Волчок покатил дальше, домой. Дома была одна Ленка; ее он также решил не тревожить на странствование: девчонка слабая, погонишь — пойдет, а после глаза выплачет.

— Ленка! а в Персии тебе не бывать, забудь, что говорено. Втроем держим ход — я, Ксюшка да Дергач, окромя трех — не надобно. Выпущаю тебя из шайки набранной.

Больше Волчок ничего не промолвил. Круто повернулся и, горбясь, вышел из дому. Вышел — и пропал…

VI

На шестой день, чуть проглянуло солнышко, Волчок вернулся.

Матка ахнула, увидев его: в смазных сапогах, в новенькой красной рубахе и в чистеньком пиджаке, картуз на голове также не старый, продырявленный, а совсем мало ношеный.

— Волчок, родной, ты откелева?

— В монастырь ходил! — за тридцать верст, к Стратилатию. Двор мел, дрова пилил, за конями ухаживал, игумну понравился, одарил меня он… Богу молился маленечко… Лови рупь, матушка!

Волчок протянул матери серебряный рубль, но она не сразу взяла. Такой был странный Волчок, что и обнять-то его матери хотелось и боялась она его.

— Поспать бы мне, что-то не выспался!

— Подь ко мне! — позвала с кровати Ленка: — я сейчас на фабрику, а ты отоспишься.

Волчок разделся и занял еще теплое от сестриного тела место в постели. Спал до самого шабаша, во сне часто вскрикивал, словно его душили.

Часа в три, когда пришла Ленка, Волчок встал с постели, вымылся, расчесал огрызком гребня свалявшиеся волосы и присел к столу есть с маткою и сестрой пшенную кашу. Матка все пыталась выспросить у него, где и как он мытарился, но Волчок уклонялся от разговора: был и сплыл, вот и вся недолга. «Экий хват»! — думала матка о сыне; ей нравилось, что он не болтун. Из Волчка будет толк: слыхать галчат по галканию, видать кречета по возлету.

Покончив с кашей, он не тотчас же поднялся с лавки, а повременил добрых полчаса, потягиваясь, как будто не выспался. Матка и Ленка часто ловили на себе его взгляд, — исподтишка он их внимательно рассматривал.

— Ну! — вдруг сказал Волчок, — пора мне… Ухожу, може, на неделю, а не то и поболее… Не сумлевайтесь, ежели долго не ворочусь: в монастырь опять, у игумна таково сладко жить, что у-ух! По подарочку ждите, тебе, мам, душегрею хорошую да черный плат, а тебе, Ленка, важнецкую шаль привезу.

Он окинул взором избу и лизнул языком губы, точно они у него мгновенно потрескались.

— Так вот… тяжел путь-от, помолись, мам, ежели что…

— Да ты бы погодил, Волчок, — робко попросила мать.

— Нет, пора мне, день приспел! — спокойно возразил он, кланяясь до пояса матке и сестре.

Сказано-сделано, не баба же он, у которой семь пятниц на неделе. Он вышел из избы.

Сперва он наведался к Ксюше. Ей было накануне сказано, как и Дергачу, что в долгий ящик дело не приходится откладывать. И она его не отложила… Ксюша сидела на бревне, рядом с безносым Трофимом, тачающим сапог, и о чем-то рассеянно болтала. Солнце пекло напропалую, а на ней уже была порыжелая жакетка и продранная шаль, из-под, которой бойко выглядывали глаза девочки и выбивались пряди непокорных волос.

— Время! — тихо сказал ей Волчок, — обряжайся живей, ежели не совсем готова.

Трофим, не поднимая глаз, спросил:

— Али куды ехать надумали?

— Надумали!

Трофим поднял лучистые глаза на Волчка и улыбнулся.

— По путям шествуем: первой путь — урождение, второй — смертушка… И промеж того должны странствовать — к тоске, к радости, к свадьбе, к болести. Все мы Господнии страннички. А только, как пить дать, пымают вас.

— Смотри, дядя Трофим, лишь тятьке не бай! — испуганно попросила Ксюша; Трофим кивнул головой:

— Чего ж мне, узнает и сам!