Атаман А. И. Дутов

Возрастная группа на 01.01.1908 (лет)	Число казаков на 01.01.1908	Возрастная группа на 01.01.1918 (лет)
до 7	49 950	до 17
7–14	36 887	17–24
14–17	17 301	24–27
17–18	5358	27–28
18–21	10 923	28–31
21–38	49 078	31–48
38–60	41 995	48–70
60–65	9624	70-75
старше 65	8345	старше 75

Жирным шрифтом выделены те возраста, которые должны были подлежать призыву в 1918–1919 гг. Всего, по данным на 1 января 1908 г., таких казаков было 119.547 человек. Разумеется, к 1918 г. эта цифра за счёт естественной убыли должна была быть значительно меньше. К слову сказать, разница доходила порой до поразительной цифры в 68%. Например, в посёлке Кременкульском в 1898 г. родилось 32 мальчика, однако на 24 августа 1918 г. было зарегистрировано только 10[2510]

. Какова судьба остальных — умерли ли они, были ли мобилизованы или просто скрывались — не известно.

Итак, по данным на 1 января 1908 г., в служилом составе войска (18–38 лет) числилось 18,6% мужского населения, т.е. 42.680 человек[2511]. По сведениям челябинского историка М.Д. Машина, к 1 января 1916 г. в войске числилось 758 офицеров и 55.356 казаков в возрасте от 20 до 38 лет, причём из этого числа неспособными к военной службе являлись 14.035 казаков. Таким образом, за вычетом неспособных, в общей сложности войско в 1916 г. гипотетически могло поставить под ружьё 41.321 казака, что составляло 15,6% мужского казачьего населения. Дополнительно могли быть призваны 10 младших возрастов войскового ополчения, численность которых составляла 20.304 человека[2512]. В итоге при полном напряжении войско могло выставить не более 61,5 тысячи бойцов.

Почему же ни белым, ни императорскому правительству не удалось поставить под ружьё ещё по меньшей мере 30.000 казаков?! Думаю, ответ на этот вопрос следующий. По статистике — 20–24% казаков (около 12.000 человек), подлежавших призыву, были негодными к военной службе и освобождались от неё, существовала необходимость в охране станиц и постоянном нахождении в них некоторого количества казаков (охрана арестованных, денежного ящика и т.п., а также, вероятно, на случай угрозы со стороны иногороднего населения и степняков, опасения на счёт которых были присущи казакам на генетическом уровне даже многие годы спустя после ликвидации киргизской угрозы; в годы Гражданской войны ещё и служба летучей почты). В 1914–1917 гг. многие семьи лишились кормильцев и их сыновья или братья должны были оставаться в станицах при семьях (как единственные сыновья или единственные работники). Наконец, в Первую мировую не было потребности в таком количестве конницы.

К 1918 г. ситуация усугубилась. В ходе Первой мировой войны казаки помимо безвозвратных понесли и небезвозвратные потери (инвалиды, раненые, контуженые, военнопленные — всего не менее 3823 человек[2513]), нет статистических данных о потерях войска непосредственно в ходе кампании 1917 г., по всей видимости, значительными были потери войска в ходе Гражданской войны (боевые потери, террор, эпидемии). Часть казаков перешла на сторону красных (по некоторым данным, около 2000 человек[2514]), а кроме того, многие фронтовики просто не желали больше воевать ни у белых, ни у красных. Призванные же в связи с территориальным характером комплектования частей всегда имели сильный соблазн разойтись по домам.

Значительно хуже в годы Гражданской войны обстояло дело с наличием конского запаса, истощившегося уже в 1914–1917 гг., сложнее, чем до 1918 г., было обеспечивать войска оружием, боеприпасами, амуницией, продовольствием и фуражом, выплачивать огромной массе мобилизованных жалованье и пособия по выходу на службу, а также обеспечивать оставшиеся без работников семьи. Нельзя забывать и о том, что в 1918–1919 гг. по территории войска почти всё время проходила линия фронта и часть казаков неизбежно оказывалась под властью красных. Все эти причины и обусловили невозможность тотальной мобилизации оренбургского казачества.

При этом многие мемуаристы достаточно правдиво, на мой взгляд, описывают опустевшие в результате мобилизации станицы войска. В частности, полковник М.Ф. Воротовов вспоминал о событиях лета 1919 г.: «Грустно, Боже! Как грустно было проходить по опустевшим родным станицам. Казаки все были в частях. Старики все ушли в пластуны… Проходили по станицам, и только одни женщины плачем провожали нас и в последний раз не знали как угостить и накормить…»[2515]