Ацтек

– Это ничего не даст, Миксцин, – уныло отозвался лекарь. – Женщина не могла заразиться от него. Нанауа передается при совокуплении только на ранних или уже на совершенно очевидных стадиях болезни. Если этот человек, как мы подозреваем, родился от больной матери, он уже давно не представляет угрозы для женщин, хотя и может наградить свою подругу больным ребенком. Нам, естественно, не терпится узнать, правы ли были мы в своей догадке, поскольку уверенности у нас нет.

Если бы только белый вождь не был так очарован нашими санитарными удобствами, если бы мы могли исследовать его мочу…

– Почтенный врачеватель, – с трудом сдерживая себя, сказал я, – мне надоело видеть, как ты разве что только не пытаешься, присев на корточки, заглянуть Кортесу в зад, когда он опорожняется! Предлагаю тебе решить это вопрос проще: попроси дворцового управителя приказать рабам временно разобрать сток в отхожем месте, под предлогом того, что он засорился. Пусть белый человек справит нужду в горшок, а служанка принесет этот горшок тебе.

– Аййо, какая блестящая идея! – воскликнул старик и поспешил прочь, видимо, воплощать ее в жизнь. Больше нам лекари не досаждали, но удалось ли им обнаружить доказательства того, что Кортес страдает тяжким недугом, я так и не узнал.

Должен сказать, что, хотя город в целом белым людям очень нравился, но не все в Теночтитлане вызывало у испанцев восхищение. Кое-что из показанного нами даже встречало осуждение. Как, например, коллекция черепов, служившая украшением Сердца Сего Мира. При виде ее все они отпрянули в ужасе, видимо, найдя отвратительным наш обычай сохранять в таком виде память о выдающихся людях, принявших Цветочную Смерть на этой площади. Конечно, обычаи белых людей не походили на наши, но я сам слышал от испанцев рассказ о древнем герое, труп которого, чтобы сохранить его смерть в тайне от врагов, посадили на лошадь, создав впечатление, будто герой лично ведет своих воинов в битву. Говорили, что последнее свое сражение покойник выиграл. Поскольку вы, испанцы, столь дорожите этой историей, находя ее славной и поучительной, мне трудно понять, почему Кортес и его спутники сочли нашу выставку черепов выдающихся людей чем-то более отвратительным, чем катание на коне трупа Сида Компеадора.

Но более всего возмутили испанцев наши храмы, с их свидетельствами многих жертвоприношений – и давнишних, и совсем недавних. Решив показать гостям панораму города, Мотекусома поднялся с ними на вершину Великой Пирамиды, которая, за исключением времени, когда там проводились церемонии жертвоприношений, постоянно содержалась в идеальной чистоте. Гости взбирались по лестницам, окаймленным знаменами, восхищаясь изяществом и монументальностью этого сооружения, яркостью многокрасочных росписей и блеском позолоты, постоянно оглядываясь по сторонам, с интересом осматривали сверху город и окрестности. Два храма на вершине пирамиды снаружи тоже поражали своим блеском, но внутри их никогда не чистили и не мыли. Поскольку считалось, что чем больше скапливалось в них крови, тем больше чести воздавалось богам, храмовые статуи, полы, стены и даже потолки там покрывал толстый слой свернувшейся крови. Стоило испанцам сунуться в храм Тлалока, как они тут же выскочили обратно, затыкая носы и силясь удержать рвоту. То был первый и единственный раз, когда я видел, чтобы белые люди так шарахались от запаха. В большинстве случаев они вовсе не замечали вони, хотя справедливости ради и следует признать, что смрад в этом месте был еще гадостнее их собственного. Совладав кое-как с тошнотой, Кортес, Альварадо и священник Бартоломе снова зашли внутрь и просто скорчились от ярости, когда обнаружили полую статую Тлалока, наполненную вплоть до самого его разверстого рта гниющими человеческими сердцами, которыми бога кормили.

Не помня себя, Кортес выхватил меч и нанес статуе мощный удар. Ущерба он не причинил, лишь отбил от каменного лика Тлалока часть корки из спекшейся крови, но Мотекусома и его жрецы при виде столь неслыханного кощунства ахнули от ужаса. Однако Тлалок отнюдь не поразил святотатца громом, Кортес же успокоился, взял себя в руки и сказал:

– Этот ваш идол – никакой не бог. Это злобное создание, которое мы называем дьяволом, низвергнутое истинным Господом с небес и ввергнутое во тьму внешнюю. Его надлежит низвергнуть и отсюда. Позволь мне водрузить здесь вместо него Господень животворящий крест и статую Пресвятой Девы. Вот увидишь, демон не осмелится препятствовать, из чего станет ясно, что он есть тварь низшая, боящаяся истинной веры, и что для тебя и всего твоего народа будет великим благом отвергнуть поклонение злу и обратиться на стезю добра.

Мотекусома, не желая развивать эту тему, натянуто промолвил, что ни о чем подобном не может быть и речи, однако, попав в соседний храм Уицилопочтли, испанцы снова начали возмущаться. То же самое произошло, когда они узрели схожие храмы на вершине не столь грандиозной пирамиды в Тлателолько, и всякий раз Кортес выражал свое негодование все в менее сдержанных словах.