Аты-баты, шли солдаты

Он смотрел, но ничего не слышал. Ни шуток, ни смеха. Он слышал сейчас только самого себя, свой собственный голос.

«– Как же мне тогда стало стыдно, Кимка! И стыд этот не прошел до сих пор. Если я когда-нибудь увижу тебя, милая моя Кимка, я попрошу прощения. Только, наверно, я не увижу тебя. Я даже не знаю, где ты теперь, Кима Вилленстович?..»

Суслин все еще стоял возле заметно опустевшей платформы, слушая самого себя…

– Что это командир наш, вроде как офонарел? – спросил Святкин, ловко принимая очередной кочан, и вздохнул: – Все-таки, ребята, он не того…

– Задумался человек, – добродушно отозвался Сайко. – Тебе это, конечно, не очень понятно… Кстати, Сват, ты ему прозвище придумал?

– Суслик. – Помедлив секунду, убежденно сказал Святкин. – Младший лейтенант Суслик. Звучит?

– Что-то не похож он на суслика, – усомнился Сайко.

– Не скажи, Ваня, – усмехнулся Святкин. – Есть в нем что-то от грызуна. Въедливость этакая.

– Тише, – с укоризной сказал Сайко. – Услышит.

Но Суслин не слышал этого разговора. Он смотрел на солдат по-прежнему отсутствующим взглядом, вслушиваясь в собственный голос:

«Ты помнишь, Кимка, когда мы принимали тебя в комсомол, то все допытывались, почему у тебя иностранное имя? А ты объяснила нам, что папа назвал тебя так в честь Коммунистического Интернационала Молодежи. Только женского рода. И сейчас мне кажется… Нет, я знаю, что люблю тебя, Кимка, мой Коммунистический Интернационал Молодежи женского рода…»

– Амба! – веселый крик Святкина прервал размышления Игоря. – Хана, кореши!..

К Суслину подошел как всегда неторопливый Гарбузенко:

– Товарищ младший лейтенант, взвод закончил разгрузку капусты.

Игорь оглянулся.

Перед ним стояла пустая платформа.

* * *

Было поздно, и гости уже разошлись. За стеной надсадно кашлял Илья Иванович: никак не мог заснуть. Поэтому Люба и Константин разговаривали на кухне неестественным шепотом, что придавало их беседе драматический характер. Люба мыла тарелки и передавала их мужу, а он вытирал и ставил их в шкаф.

– Посуди сама, Люба, это же неразумно, – говорил он. – Ты не хочешь трезво оценить обстановку. К чему нам всем троим маяться? Ведь пока мы здесь жили, я слова против не сказал. Вспомни. Ты сама гораздо чаще меня на него раздражалась. Но одно дело – в войсках, когда я с подъема до отбоя в части, и совсем другое – в Москве. В академии придется много заниматься дома, во время сессий – наверняка ночами. Тем более я решил закончить академию только с отличием. А Илья Иванович иную ночь, вот как сейчас, к примеру, всю напролет кашляет, а иную – вообще по комнате бродит. Или на кухне сидит и курит одну за другой, да медали свои перебирает. Как все это будет в Москве, когда мне зубрить надо?

– Что же ты все-таки предлагаешь? – стараясь быть терпеливой, спросила Люба. – Бросить его здесь одного?

– Я предлагаю отправить его в Сызрань. К Ивану.

– Ему же там даже спать негде! – не сдержавшись, воскликнула Люба. – У Вани однокомнатная квартира. Маленькая дочка. К тому же представляю, какую жизнь устроит отцу Клавка. Да он и сам не согласится. Не умеет он людей стеснять. Ну не умеет, не научился.

Константин закурил. Подумал.

– Иного выхода нет, Люба. Ну просто нет. Пускай они возьмут его хотя бы на время. Должна же быть какая-то очередность, что ли. Может быть, нам удастся снять в Москве двухкомнатную квартиру. Поговори с Ваней, Люба, очень тебя прошу.

Она не ответила и, приняв ее молчание за согласие, Константин продолжал уже увереннее:

– Итак, я принимаю решение. Утром ты звонишь Ивану в Сызрань и уговариваешь его взять старика. Я поеду вперед для разведки боем. На денек задержусь в Подбедне. Полковник прав, надо перед академией на отцовской могиле побывать. А то слыхала, как он вчера спросил с подковыркой: дескать, что же это ты, капитан? Я человек несентиментальный, без предрассудков, но долг есть долг. А долги надо платить. Денежные. Офицерские. Сыновние. Всякие. Исполню долг, поеду в Москву и буду тебя там ждать. Да, насчет старика Ивану скажи, что временно. Мол, пока не устроимся в Москве, а там видно будет. Договорились?

Он хотел обнять ее, но она молча высвободилась и пошла к двери. Остановилась, сказала бесцветным голосом:

– Одно я поняла, Костя. Если бы это был твой отец, ты бы так не рассуждал.

– Как – так?

– Расчетливо. Как при стрельбе по фанерным мишеням. – И вышла.

Очень расстроенный последним сравнением, Константин отошел к окну. Мело за окном.

И вдруг откуда-то, из этой холодной темноты, послышался задохнувшийся от бега голос командира взвода младшего лейтенанта Суслина:

– Взвод, к бою! Танки – справа, мотоциклы – слева! Бронебойщики, вперед!..

Суслин стоял посередине заметенной снегом дороги и кричал взводу, уже порядком уставшему после длительного марш-броска. Зимний ветер со снегом бил в лица солдат, задувал под завязанные на подбородках шапки, покрывал инеем стволы промерзших винтовок.

– Бронебойщики, к бою!.. – продолжал выкрикивать «вводную» Суслин, пятясь почему-то и несолидно размахивая руками. – Пулеметчики, туда!.. Танки – справа!.. Справа, я сказал!..