Августовские пушки

В ту ночь 2 августа в Берлине также шло совещание. Бетман-Хольвег, генерал фон Мольтке и адмирал Тирпиц, собравшись в доме канцлера, обсуждали вопрос об объявлении войны Франции. Такое же совещание, но в отношении России они провели прошлой ночью. Тирпиц «снова и снова» жаловался, что он не может понять, зачем вообще понадобились эти декларации о войне. В них всегда ощущается «агрессивный оттенок», армия может выступить «без подобных вещей». Бетман указал, что объявить войну Франции необходимо потому, что Германия хочет пройти через территорию Бельгии. Тирпиц повторил предупреждения Лихновского из Лондона, что вторжение в Бельгию автоматически вовлечет в войну Англию: он предложил отсрочить, если возможно, вступление войск в Бельгию. Мольтке, придя в ужас при мысли об еще одной угрозе его графикам, сразу заявил, что это «невозможно», ничто не должно мешать нормальной работе «механизма транспортировки».

Сам он, по его словам, не придавал большого значения объявлениям войны. Враждебные действия французов уже сделали войну фактом. Он имел в виду сообщения о так называемых французских бомбардировках в районе Нюрнберга, о которых германская пресса в тот день в экстренных выпусках газет трубила с такой силой, что берлинцы стали с опасением посматривать на небо. В действительности же никакой бомбардировки не было. Теперь, в силу германской логики, из-за этих бомбардировок необходимо было официально объявить войну.

Тирпиц продолжал выступать против этого. У мира, утверждал он, нет сомнений в том, что французы, «по меньшей мере, в душе агрессоры, но из-за небрежности германских политиков, не разъяснявших этого миру достаточно ясно, вторжение в Бельгию, которое представляет собой «чисто чрезвычайную меру», может быть неправильно воспринято «в роковом свете грубого акта насилия».

Брюссель. 3 августа. 4 часа утра. После окончания заседания Государственного совета Давиньон вернулся в министерство иностранных дел и дал указание своему политическому секретарю барону де Гаффье вручить ответ Бельгии германскому посланнику. Точно в 7 утра, когда истекли двенадцать часов, указанные в ультиматуме, Гаффье позвонил у дверей германского посольства и вручил ответ герру фон Белову. По пути домой он услышал крики газетчиков, продававших утренние выпуски с текстом ультиматума и ответом на него бельгийцев. Раздавались громкие возгласы людей, читавших газеты и собиравшихся в возбужденные группы. Решительное «нет» Бельгии вызвало радостное одобрение. Многие полагали, что немцы скорее обойдут Бельгию, чем рискнут подвергнуться всеобщему осуждению. «Немцы опасны, но они не маньяки» — так люди успокаивали друг друга.

Даже во дворце и в некоторых министерствах все еще продолжали надеяться. Трудно было поверить, что немцы намеренно начнут войну, поставив себя в неудобное положение. Последняя надежда исчезла, когда 3 августа был получен запоздалый ответ кайзера на послание короля Альберта. Это была еще одна попытка побудить бельгийцев сдаться без борьбы. «Только чувства искренней дружбы к Бельгии», телеграфировал кайзер, заставили его обратиться с таким серьезным требованием. Возможность поддержания прежних и нестоящих отношений «полностью находится в руках Вашего Величества».

«За кого он меня принимает?» — воскликнул король Альберт, дав волю гневу впервые с момента начала кризиса. Приняв на себя верховное командование, он сразу же приказал взорвать мосты через Маас у Льежа, а также железнодорожные туннели и мосты на границе с Люксембургом. Он все еще не решался направить Англии и Франции просьбу о помощи и предложение военного союза. Бельгийский нейтралитет был плодом коллективных усилий европейских держав. Король Альберт не мог заставить себя подписать ему смертный приговор до тех пор, пока не произошло открытого вторжения.

«МЫ ВЕРНЕМСЯ ДОМОЙ ДО НАЧАЛА ЛИСТОПАДА»

Лондон. 2 августа, воскресенье. За несколько часов до вручения Бельгии германского ультиматума Грей попросил кабинет министров предоставить ему полномочия отдать приказ английскому флоту о защите французского побережья пролива Ла-Манш. Для английского кабинета самый трудный и тяжелый момент наступает тогда, когда требуется принять быстрое, четкое и твердое решение. В течение всего долгого дня министры спорили, уходили от решения, отказываясь или не желая связывать себя окончательными обязательствами.