Авиационные террористы

Попытки Алима обнять ее и успокоить вызвали еще большую ярость Дины. Как это часто случается с женщинами, ее хмельная бравада мгновенно сменилась агрессивностью: не выбирая выражений, она закричала на него, обзывая вонючим азиатским ишаком, безмозглым йети и похотливым павианом и утверждая, что Алим силой проник в квартиру и грубо домогался ее, о чем она обязательно заявит в полицию. Говорила, что он пьян, хотя Алим не сделал ни глотка спиртного. А под конец призналась, что презирала и презирает его, потому что афганцы для нее не люди, а что-то вроде горных обезьян, кое-как овладевших человеческой речью.

– Зачем же ты привела меня сюда? – глухо спросил он, кусая усы.

– Чтобы полюбоваться на тупого дикаря, вообразившего, что я ему ровня. Я скорее черномазому отдамся, урод! От тебя потом разит за три мили!

Это было уж слишком! Не помня себя от гнева, Алим схватил Дину за тонкую белую шею и сдавил изо всех сил, чтобы прекратить поток грязных, несправедливых оскорблений. Ему казалось, что это длится совсем недолго, считаные секунды, и он опомнился, лишь когда увидел, что глаза американки вылезли из орбит, а побагровевшее лицо исказилось в предсмертной гримасе.

Спохватившись, Алим разжал пальцы, но было поздно. Дина повалилась на пол, как тюк с тряпьем, и не подавала признаков жизни, сколько он над ней ни бился. Пульса не было, на зеркале, поднесенном к губам, не осталось туманной дымки, обнажившаяся грудь застыла, как будто слепленная из гипса.

Алим весь взмок, представив, что будет с ним, если его застанут в законном жилище американки с очевидными признаками насильственной смерти. Его ожидало или пожизненное заключение, или электрический стул, или газовая камера – в зависимости от того, какое наказание за убийство предусмотрено в штате Нью-Джерси. И попробуй потом доказать предвзятым присяжным, что Алим действовал в состоянии аффекта, а не из корыстных побуждений. Его обвинят в попытке ограбления или даже изнасилования, а бессовестная Дина Митчелл предстанет в полицейских протоколах невинной жертвой распоясавшегося афганца. Кто вступится за несчастного бесправного эмигранта? Как будет он смотреть в глаза людям, которые ничего не узнают об истинной подоплеке случившегося?

А если Алиму и позволят дать соответствующие показания в суде, то разве будет принято во внимание то обстоятельство, что женщина не имеет права оскорблять мужчину, обзывая его шакалом и павианом? В Америке никто не знает предписаний пуштунвала. Здешним жителям не втолкуешь, что существует такое понятие, как бадал хистах – компенсация за нанесенную обиду. Настоящий афганец никогда не забывает и не прощает обиды. Время отмщения не имеет значения. Поговорка гласит, что если человек поквитается с обидчиком через сто лет, то и в этом случае он проявит торопливость.

Представив себе физиономии присяжных, выслушивающих эту поговорку, Алим встал, проверил, не обронил ли чего, не забыл ли, переступил через труп американки и решительно направился к двери. Два с половиной часа спустя, даже не зайдя домой за вещами, он летел в самолете, следующем рейсом в Пакистан, оттуда перебрался на родину и некоторое время не знал, чем заняться, пока его не отыскал дядя Ардан, предложивший работу и деньги.

Узнав в общих чертах, что от него требуется, молодой человек согласился, не колеблясь ни минуты. Он много времени провел в так называемом цивилизованном мире, знал ему цену и желал принять посильное участие в разгроме этого оплота разврата, высокомерия и ханжества. Для Ардана не имело значения, как называется та или иная страна, являющаяся частью этого пресловутого Запада. Все они одинаковы: Америка, Канада, Дания, Франция, Россия. Для всех них афганцы были говорящими горными обезьянами, как бы они ни скрывали это за фасадом толерантности и гуманизма.

И теперь, найдя свое место в жизни, молодой Алим Кармани чувствовал себя по-настоящему счастливым.

Прежде чем приступить к важному разговору, мужчины, как водится, беседовали о том о сем, задавали друг другу вежливые вопросы, получали такие же вежливые, но малозначительные ответы. Общаясь, они поедали восхитительно холодный, вытащенный из колодца арбуз, ярко-красные ломти которого таяли прямо на глазах.

Вокруг вились дикие черные пчелы, оглашая воздух нервозным гудением. Время от времени Халик Ардан взмахивал своим длинным, чуть изогнутым ножом, и тогда на пол падал очередной пчелиный трупик, разрубленный пополам. Это получалось у него неподражаемо ловко и так естественно, словно он всю жизнь занимался тем, что уничтожал насекомых ножом.

Настроение у Ардана было приподнятое. Он гордился честью, оказанной ему самим Джамхадом, снизошедшим до того, чтобы посетить его жилище. Дом Ардана, сложенный из тщательно подогнанного сырцового кирпича, был достаточно велик, чтобы вместить жен, нескольких родственников и гостей. Однако их не было видно и слышно. Ведь гостей Ардан принимал на мужской половине, куда женщины входили только по хозяйскому зову, прикрывая нижнюю половину лица платками.