Авраам Линкольн

В концентрированном виде идеи президента о грядущем восстановлении страны были выражены в опубликованной в день обращения к Конгрессу «Прокламации об амнистии и реконструкции». В ней президент Соединённых Штатов объявлял о полном прощении (после войны) всех участников мятежа, за исключением высокопоставленных политиков, федеральных чиновников, нарушивших присягу, старших офицеров и генералов, а также лиц, причастных к противозаконному обращению с пленными — как белыми, так и чернокожими. Амнистированным восстанавливали все права собственности, кроме собственности на рабов, на условиях принесения клятвы верности Союзу и Конституции США, а также признания принятых во время войны законов о рабах. Кроме того, прокламация объявляла о возможности восстановления деятельности правительств одиннадцати причастных к мятежу штатов. Для этого выдвигалось условие: новые правительства будут выбраны не менее чем десятью процентами от числа участников выборов 1860 года, принявших присягу верности Союзу, получивших помилование президента и согласившихся принять «Прокламацию об освобождении рабов» и другие законодательные акты Конгресса о рабовладении. Такая схема станет известна как «десятипроцентный план»^{662}.

Джон Хэй записал в дневнике, что никогда не видел, чтобы официальный документ производил такой сильный и немедленный эффект: «…люди вели себя так, словно уже наступило тысячелетнее царство Христово»^{663}

. Сенатор Самнер «сиял», да и на другом краю политического спектра сенаторы Диксон и Джонсон признавали, что прокламация «весьма удовлетворительна»^{664}. Конгрессмен Келлог из Мичигана объявил, что президент Линкольн «великий человек нашего века: он видит яснее и дальше, чем кто-либо»; даже скептик Хорас Грили признал, что документ «чертовски хорош»^{665}

.

Через какое-то время Линкольну удалось узнать, что думают о его плане примирения южане. Вместе со Стэнтоном он посетил ближайший к столице лагерь для военнопленных Пойнт-Лукаут. Довоенный морской курорт около устья реки Потомак стал крупнейшим местом заключения южан и приобрёл самую плохую репутацию. Тем не менее даже там каждый десятый узник (а всего не менее тысячи человек) выразил готовность поступить на службу Соединённым Штатам^{666}.

Символом непростого семейного примирения стал приезд в Вашингтон Эмили, сестры Мэри. Её муж, генерал Конфедерации Бен Хардин Хелм, погиб в сражении под Чаттанугой, и Эмили решила вернуться домой, в Кентукки. Линкольн выписал «маленькой сестрёнке» паспорт для въезда на территорию Союза, но, когда она достигла форта Монро, «ворот» на Север, от неё потребовали либо поклясться в верности Союзу, либо отправляться обратно на Юг. Для Эмили клятва казалась предательством памяти мужа, и она отказалась. Только из уважения к Линкольну в Белый дом отправили телеграмму: как поступать со свояченицей президента? Через несколько часов ожидания довольный офицер протянул Эмили телеграмму: «Пришлите её ко мне. А. Линкольн». Авраам принял «мятежницу» под свою ответственность. Можно представить, как при встрече огорчил его вид некогда розовощёкой смешливой Эмили: он увидел молодую печальную женщину в траурном платье: сжатые губы, впалые щёки, скорбный взгляд… У Мэри глаза наполнились слезами…

В дневниковых записях, сделанных Эмили в то время, много горечи, но не от встречи, а от обстоятельств, при которых она произошла:

«Сестра и мистер Линкольн встретили меня очень тепло, но от чувства взаимного горя мы сначала не могли начать разговор. Я потеряла мужа, они потеряли маленького сына. Мэри и я лишились на войне трёх братьев-конфедератов; мы с ней смогли только обняться и заплакать.

Обедали мы с сестрой одни; молчали, катились слёзы. Потом сдавленными голосами мы заговорили о нематериальных вещах, потом о друзьях в Спрингфилде и Кентукки… После ужина сестра зажгла для меня свет в Восточном, Зелёном и Синем залах Белого дома. Она делает всё, чтобы отвлечь меня от ужасных мыслей, но это не всегда получается. С мистером Линкольном она всегда старается быть любезной, улыбается, подбадривает: он кажется очень исхудавшим и озабоченным, и вид расстроенной жены только добавил бы ему забот.

Мы избегаем разговоров о войне, чтобы не ранить друг друга из-за моих симпатий к Югу. Удивительный такт и деликатность Мэри восхищают меня. Она умело переводит опасные темы в безопасное русло… Я тронута чуткостью и добротой сестры. Она и брат Линкольн относятся ко мне, как к ребёнку, и стараются, чтобы мне было уютно»^{667}.