Австрийские интерьеры

Разумеется, мы торчим здесь, на затянувшемся уик-энде в замке Винденау уже не миллион, а целый биллион секунд, втайне сетует каждый из сидящих за столом, конечно, вины Пауля Кнаппа в этом нет, как раз напротив, мы все живем здесь за его счет, а виновен во всем рейхсканцлер, однако произнесение вслух горькой истины обидит вовсе не Гитлера, а как раз владельца замка, поэтому все радостно и со смехом принимают лишенный политических обертонов ответ, предложенный Зигфридом: «Одно и то же дело муж проворачивает с законной женой за миллион секунд, а с новой любовницей может растянуть и на биллион, так мне кажется!» Бедняга Зиги даже не догадывается, что сам себе рост яму, но и ответ Капитана носит скорее относительный характер: секунда перед покушением на жизнь диктатора затягивается для будущего убийцы в биллион раз, для его сообщников в толпе — в миллион раз, тогда как диктатор не воспринимает ее даже просто как секунду, потому что, разумеется, не знает о готовящемся покушении! Это высказывание находят исключительно глубоко продуманным и необычайно интеллектуальным прежде всего дамы, тогда как для самого Капитана оно является обнародованием сокровенной и неизбывной мечты о ПОКУШЕНИИ НА ГИТЛЕРА. Капитанша, желая положить конец дальнейшим толкованиям, говорит, что миллион, да и целый биллион секунд длится человеческая мечта о свободе, а ведь возникла она еще в незапамятные времена. Но время следует исчислять в единицах самого времени, полагает пусть и суеверная, но в целом весьма здравомыслящая Соня, вслед за этим призвав Зиги Ледерера заглянуть в конец книги и узнать наконец правильный ответ. Зиги, правда, хотелось бы сперва выслушать ответы Пауля и Женни, однако забава успела надоесть и ему, поэтому он торопливо зачитывает из раздела «Только если сперва попробуешь сам»: «Миллион секунд это примерно двенадцать суток, биллиона секунд еще не прошло с Рождества Христова».

— Однако возникает вопрос, — говорит Пауль Кнапп-младший, — чем каждому из нас предстоит заняться в оставшиеся миллионы секунд нынешнего года, если, конечно, мы не сможем прибыть в Вену и поднять бокалы за долгожданный 1939 год?

Разумеется, этот вопрос никуда не исчезает все время, сидят ли они за столом, предаваясь интеллектуальным играм, отправляются ли завтра на местную почту, стараясь растянуть прогулку на возможно дольшее время, чтобы его хоть таким образом скоротать, сидят ли в предвечерние часы на парковой скамье под платаном, вытянув ноги и убивая мошкару, превратившуюся нынешним летом в библейское полчище саранчи и с отвратительным звуком, похожим на треск лопающихся струн, прилетающую все новыми и новыми роями с берега Мура, наблюдают ли с удивлением и не без восхищения за тем, как управляющий поместьем Франц Штриттар укрощает и загоняет в закрытый загон разбушевавшегося племенного быка, ухватив его за влажные ноздри, нащупав в них кольцо и потянув за него. Эти вопросы — что ты собираешься делать, куда намереваешься отправиться, в какое консульство имеет смысл обратиться в первую очередь с запросом о возможностях и условиях иммиграции, брать или не брать с собой зимнюю одежду, — все эти вопросы никуда не деваются, только ответов на них нет, во всяком случае, нет таких, какие могли бы устроить Пауля и Соню Кнапп, да и всех остальных за здешним столом.

— Отправлюсь-ка я сегодня пораньше на боковую, — говорит Зиги Ледерер, чтобы прекратить обретшую внезапно столь серьезный смысл викторину. — К завтрашнему матчу в теннис с тобой, Пауль, надо подойти в оптимальной форме. Так что спокойной ночи!