Австрийские интерьеры

По этой же причине я в первоочередном порядке ознакомился с теми городскими достопримечательностями, которые гарантируют избыток свежего воздуха: прежде всего, с величавым конным памятником верного австрийской короне бана Елачича на главной площади. Конечно, передние копыта бронзового коня вознесены не с такой боевитостью, как у лошади принца Евгения в Вене над площадью Героев; конечно, у подножия не нашлось своей, аграмской Жозефины Виммер; конечно, в отличие от венского, аграмский монумент не уравновешивается балконом, с которого рейхсканцлер объявил о величайшем достижении своей жизни, — одним словом, памятник верному австрийской короне генерал-губернатору Хорватии был осенью 1938 года начисто лишен всемирно-исторической перспективы, однако мне понравился лихой всадник с кривой саблей в руке, понравилось ходить вокруг него, цепляясь за руку деда. А местные жители, подмигивая, говорят друг дружке:

Новой встречи с вами ждем

У кобылы под хвостом!

Причем в виду имеется бронзовый хвост коня, на котором восседает бан, — и должен признаться, что эта мирная версия бронзового конского хвоста нравится мне до сих пор тем сильнее, чем очевидней выигрывает она по сравнению с печальной ролью, выпавшей на долю хвоста лошади принца Евгения на венской площади Героев, который не только стерпел судьбоносное обращение рейхсканцлера к австрийскому народу, но и не избежал той опасности, что на его лошадь могла взобраться Жозефина Виммер, хотя фактически ей удалось залезть лишь под хвост…

Пока мы с Соседом кружим у подножия бронзового бана, с крепостной башни в Верхнем городе раздается пушечный выстрел. Он оглушительно звучит ровно в полдень, сопровождаемый небольшим языком алого пламени, который можно увидеть, быстро взглянув наверх, пока пушка не откатится назад, в амбразуру. Но никто, кроме меня, вверх не смотрит. Все и так знают: бум — бабахнуло с башни; бум — с площади Елачича снялись испуганные голуби; бум — настал полдень и жителям столицы провинции пора обедать. На меня, в отличие от уроженцев Аграма, эти залпы производят столь глубокое впечатление, что несколько лет спустя, увидев в кинохронике американский флот, ведущий орудийную пальбу при Пирл-Харборе, я спрашиваю у матери: «Зачем им столько пушек, у них что, так часто бывает полдень?»

Вокруг бронзового монумента годовыми кольцами древесного ствола расходятся ларьки еженедельной ярмарки, а крупные янтарно-желтые словенские яблоки и огромные фиолетовые кочаны хорватской капусты сложены у подножия пирамидами пушечных ядер, тогда как груши, сливы и виноград лежат в навал, свидетельствуя тем самым о непрерывной линии неиссякающего подвоза. А если поверить горничной Кнаппов Илоне, поучающей свою госпожу: «Цыплят, хозяйка, надо покупать парами, потому что мелочи на сдачу у них все равно нет!», то вся эта капустная, овощная и фруктовая роскошь произрастает, не говоря уж о воистину райских сонмищах кур, всего в паре дней езды отсюда. Тем не менее, между ларьками и у самого подножия монумента часто можно увидеть босоногих сестинских крестьян, на шее у которых висят по две-три, максимум, четыре снизки лука, — и это все, что они могут предложить на продажу, хотя сами в своих белоснежных рубахах с красно-белой вышивкой, которые носят навыпуск, выглядят столь живописно, что могут сойти за экспонаты из музея краеведения. Они на рассвете отправляются в путь из своей деревни, долгими часами бредут на босу ногу в город и терпеливо стоят тут целый день со своими снизками лука.

Новой встречи с вами ждемУ кобылы под хвостом!

Получается, что и сестинские крестьяне назначают свои свиданья у кобылы под хвостом…

Ко времени рождественской распродажи босоногие крестьяне, естественно, исчезают, а бронзовый круп лошади присыпан легким снежком. Однако их жены раскладывают под припорошенными навесами ларьков расписанные алой глазурью фигурные пряники, которые принято вешать на елку: лошадок с седлом и сбруей из сахарной пудры, младенцев, ангелов, сердца, маленьких коров и детишек, держащих друг дружку засахаренными ручонками. В каждый фигурный пряник, в самую середину, впечено маленькое зеркальце, в котором предстоит отразиться серебряной бахроме и пламени елочных свечей. Такую лошадку с сахарной сбруей я могу взять в руку, поднять над головой, взглянуть в зеркальце, и в нем отразится все тот же главный герой моего игрушечного города — бронзовый бан на лошади с припорошенным крупом. Ангелы, должно быть, смеются надо мной, кривя нарисованные на рисовой бумаге личики, а дед покрепче берет меня за руку: «Нам пора дальше»…