Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2

Здравствуй, Яша! Прочитав вчера заявление Юрия [Пятакова], спешу обменяться с тобой мнением по поводу заявления и поставить вопрос: что же дальше? <…> С заявлением Юрия я согласен и принял твердое решение дать [на] днях заявление о своем присоединении к Юрию. Занимать выжидательную позицию сейчас преступно. Быть в стороне от партии, оставаясь лояльным, значит сознательно политически себя умертвить. Мы не стоим на позиции активной борьбы с ЦК. Будучи вне партии, эту позицию даже осуждаем. Остается один выход – вернуться в партию и стать активным борцом в общей политической борьбе и работе партии. Другого исхода нет, и ждать чего-то не стоит. <…> Ну, как ты Яша? Черкни мне как можно скорей свое мнение. Я уже работаю. <…> Жму руку. Коля.

В конце мая 1928 года Лившиц получил от Голубенко еще одно письмо, где говорилось:

Яша, газеты, конечно, читаешь. Обратил внимание на то, что последнее время идут заявления: о полном (Саркис и др.) и частичном (Радек, Вуйович, Сафаров и др.) признании прошлых ошибок. <…> Нет, дорогой, как хочешь, а я заявляю: что мы, несомненно, по своей простоте и традиционной доверчивости вождям, не разобравшись в перспективе, сунулись в брод, а результат каков? Результат – напрасные, никому не нужные переживания. Это еще ничего, но вот временная политическая смерть – это уже непростительная вещь. Мы приняли шаги к воскресению себя, имеем надежду, что воскреснем (вернут нас в партию), но ведь могло быть много иначе. Пройденный нами урок должен нами в будущем быть учтен. Я, в частности, много себе почерпнул и вряд ли в будущем поддамся чувству и симпатиям108

.

Лексика Голубенко явно религиозная. Концепция «временной смерти» по сути взята из отлучения от причастия – вне церковной общины, то есть вне причащения Тайн Христовых, православный мог рассматривать себя в какой-то степени мертвым или, во всяком случае, близким к этому состоянию – лишенным источника жизни.

Лившиц в партию вернулся, знакомый Пархомова Борис и его брат Кирилл – тоже, а вот сам Пархомов медлил. В его письме упоминаются опасения друзей, как бы он не стал «контрреволюционером, пессимистом и человеком болота»109. Но наш герой отрицал метафору «болота» в отношении оппозиции и, если уж на то пошло, описывал этим термином партийное большинство. Он говорил о проникновении в партию чуждого элемента, «узурпатора», и необходимости чистки. Оппозиции было необходимо принести партии озарение, но для этого Пархомову необходимо было закончить процесс самообучения. Пока же автор письма нуждался в уединении, иначе он не мог быть уверен, что мыслит трезво и независимо. Но если уж большевики пишут друг другу, то прямо и без околичностей: