Автор и герой в эстетическом событии

⁵ Ср.: «Пушкин принадлежит к вечно живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества. Каждая эпоха произносит о них свое суждение и как бы ни верно поняла она их, но всегда оставит следующей за нею эпохе сказать что-нибудь новое и более верное, и ни одна и никогда не выскажет всего». (Белинский В. Русская литература в 1941 году ⁄⁄ Белинский В.Г.

Поли. собр. соч. Т. V. М., 1954. С. 555.)

⁶ В данном и следующем за ним абзацах О можно распознать «диалогическую» реакцию Бахтина на статью Конрада «Шекспир и его эпоха» из книги «Запад и Восток».

⁷ Множество наблюдений Бахтина, касающихся драматургии Шекспира (в частности, замечаний о связи Шекспира с карнавальной традицией), имеется в записях Бахтина 40-х годов, названных при публикации «Дополнения и изменения к “Рабле”». – См.: Вопросы философии. 1992. № 1. С. 134–164.

⁸

Категория жанра пользовалась особым вниманием Бахтина, будучи им глубоко переосмысленной в соответствии с его целостной концепцией бытия и культуры. В 50-е годы Бахтин возвращается к своему замыслу 20-х годов создать жанровую теорию речевого общения: жанры, по мысли Бахтина, «соответствуют типическим ситуациям речевого общения» (ПРЖ. С. 267). Из литературных жанров наиболее разработанной у Бахтина оказалась концепция романа, а также малых жанров, подготовивших, как полагал Бахтин, роман и связанных при этом с народной, по преимуществу смеховой культурой. Вбирая в себя «жизненные» речевые жанры, жанры художественные закрепляют в своей «памяти» идейное содержание жизненных ситуаций. Так жанр оказывается хранителем традиции – «смыслов», оживающих при благоприятных условиях в другие исторические эпохи. Жанр в мыслительной системе Бахтина является посредником между «культурой» и «жизнью», «примирение» которых было одной из целей бахтинской эстетики (ФП).

⁹

Согласно Шпенглеру, всемирная история – это процесс созидания и разрушения «органических форм», какими видятся ему мировые культуры. Каждая из восьми зрелых культур, будучи раскрытием соответствующего «первофеномена» – «души народа», обладает своим уникальным «образом мира». Культуры замкнуты, будучи завершенными во времени, возврата к старым культурным формам быть не может. Шпенглер отрицает возможность приобщения к ним и в историко-культурном исследовании: «Каждая из великих культур выработала тайный язык своего мироощущения, вполне понятный только тому, чья душа принадлежит этой культуре» (Шпенглер О. Причинность и судьба… Указ. изд. С. 178). И когда Бахтин настаивает на том, что в «большом времени» «нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения» (МГН. С. 402), то, полемизируя со Шпенглером, он постулирует герменевтическую «открытость» завершенных и ушедших с исторической сцены культур. В О Бахтин заявляет о диалогической природе этой «открытости»: он создает образ смотрящихся друг в друга ликов культуры, что красиво согласуется с «физиогномикой мирового бывания», – как определил Шпенглер собственную философию.

¹⁰ Данный абзац позволяет осмыслить герменевтику позднего Бахтина как возобновление, через проблематику философии культуры, его эстетических идей начала 20-х годов. Бахтин возвращается к представлениям о «вненаходимости» и «другости», вновь полемизирует с идеями «вживания», вспоминает свои старые мысли по поводу зеркального изображения. Эстетика молодого Бахтина в его позднем творчестве оборачивается своей гносеологической гранью, становится методологией «гуманитарного познания».

¹¹

В своем утверждении, что понимание чужой культуры происходит через ее вопрошание со стороны интерпретатора, Бахтин весьма близок западным герменевтическим представлениям. Для Гадамера также принципиально то, что «герменевтический феномен исконным образом включает в себя разговор и структуру вопроса – ответа» (Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Указ. изд. С. 434). Вначале, считает Гадамер, в собственном культурно-историческом контексте произведения надо найти тот вопрос, ответом на который оно являлось, – и это будет «вживанием» в чужую культуру, по Бахтину.

Но здесь лишь начало герменевтического исследования, так как затем мы задаем произведению свои собственные вопросы. Понимание произведения для Гадамера так же, как для Бахтина, по своей природе диалогично: в ситуации интерпретации возникает «взаимоотношение, подобное имеющему место во время беседы» (там же. С. 443). Так что упоминание Бахтиным и Гадамером «диалога» в связи с интерпретацией имеет отнюдь не образный, но методологический характер.

Примечания к фрагментам «Из записей 1970–1971 годов»