Автор Исландии

Но как же, смерть побери, ему могло прийти в голову, будто он – Тоурд! Я вспомнил об этом, когда увидел его – мальчишку – спускающегося с хейди, из тумана: слабосильный, плетется нога за ногу, руки глубоко в карманах в поисках тепла – в поисках тепла в долине мамы, на землях папы, с опущенной головой, свешивающейся шевелюрой: заблудившийся единорог.

Он потащился по туну, все же нерешительно, в сторону хутора, где громко тявкала динамо-машинка, словно сошедшая с ума овчарка, потерявшая всех своих овец. Над озером царила пусто-долинная грусть, и трава поникла: зачем здесь расти?

Следующие дни Хроульв провел в овчарне. Спал там в сеннике, сидел на яслях, сочинял висы: наполнял помещение четвероногими строфами. Выхаживал свою последнюю овцу и вскармливал ее ягнят своим горем, своей бесскотинностью.

Это были темные туманные дни в начале июля.

Мальчика посылали носить ему еду. Его отец все еще осторожничал: дважды спрашивал, кто идет, прежде чем впустить сына к себе, ведь до того Баурд со товарищи пытались открыть овчарню, колотили по стенам постройки, заполненной блеянием двоих ягнят и двоих маток, нападали на него многие на одного, как на Гуннара из Хлидаренди[95] в древности, но им не удалось сорвать ни кровлю, ни ставень, через который в сенник заносили сено: за каждой дверцей их поджидала алебарда.

– Папа, а почему Харпу не забрали? Она же больна?

Хроульв вынул изо рта недоеденный кусок мяса и сказал вису:

На крючок поддел бойцов я,

словно карпа.Прядью шерсти пособиланаша Харпа.

Малыш Грим посмотрел на своего отца, так и не поняв висы, а затем на овцу, которая стояла в загородке и непонятливо кашляла (у нее не было поэтического слуха, как у Искорки), но в глазах у нее все же был тусклый блеск: последняя надежда хозяина Хельской долины на то, чтоб удержаться по эту сторону могилы и безумия.

– А остальные? Они не вернутся? – спросил мальчик.

Хроульв сказал еще одну вису:

Вот Искорки не сталолебяжьешеей.

Пролил я слез немало,расставшись с нею.

Он сочинял поминальные стихи по всем своим овцам – по каждой в отдельности. Получилась длинная рима. Горе отца сыну докучно. Грим засуетился и стал прощаться:

– Бабушка велела спросить: ты сегодня на ужин какао-суп хочешь?

Холод душу мне объяли землю нашу.Лучше б горе я хлебал,чем с миски кашу.

Мальчик немного помолчал и посмотрел большими, почти оставившими надежду глазами на отца, который продолжал есть обеденное мясо руками. Он уже покинул мир людей? И стал тем бараном-рифмачом, каким, наверно, в сущности, и был?

– А еще бабушка велела мне спросить: ты косить собираешься?

Тут фермера взяла злость; он поднял глаза и посмотрел на сына помешанным взглядом:

– Косить?

– Да. На туне.

– А зачем?

– Она сказала… бабушка сказала: тебе надо косить, чтоб тебе было что есть. Если хочешь остаться здесь на зиму. Вот она что сказала.

Хроульв ненадолго замолчал и посмотрел на сенник, затем снова на мальчика. Безумный блеск вроде бы исчез из его взгляда и сменился искренним горем:

Когда-то девка на сеновалепленила пленом,теперь старуха (вот уж не ждали!)кормит сеном.

– Что? – не понял Грим.

– Передай ей: пусть поставит этот суп на оленьи рога, и посмотрим – вдруг они тогда сами ко мне в овчарню прибегут, хух!

Глава 22

Я пытаюсь вспомнить, что же я сделал с Тоурдом. До хутора он не дошел, однако я видел, как он направился туда в тот памятный диаррейный вечер. Разумеется, я отослал его обратно, сделал так, что он не посмел постучаться в двери к собственному отцу, – а может, он сам сбежал в горы и теперь сидит там в пещере и жарит жирного барана, как Греттир[96].

Хроульва извлекли из хельской овчарни, а значит, мальчик был освобожден от обязанности задавать ему корм. Эйвис с самого дня забоя овец хворала, насилу могла выходить на утреннюю и вечернюю дойку, и в конце концов почтарь Йоуханн отвез ее на Болото, а оттуда она отправилась на машине, груженной шерстью, во Фьёрд к врачу: за хейди жизнь шла своим чередом. Для Йоуи оказалось тяжело вручить два письма, имевших весьма административный вид, и ему пришлось целых двадцать минут выжидать во дворе хутора в тарахтящем джипе, пока мальчик в сопровождении собаки не вернулся из конюшни, где выгребал навоз, и не взял их.