Автор Исландии

Именно благодаря ему я узнал ту истину, что те, кто интереснее всех рассказывает истории на званых приемах и в барах, обладают наименьшими способностями излагать их в печати. Им нелегко доставать слова из рукава. Ведь Гардар превосходил нас всех своим талантом рассказчика, умением создать образы и стиль, когда в кругу друзей давал волю красноречию. Я предлагал ему начать писать, был уверен, что у него есть задатки литератора. В конце концов он согласился и показал мне рассказ. «Бессонный пруд». Это был самый причудливый и манерный текст, который мне довелось прочитать в те дни. Больше у нас о нем речь не заходила.

Гардар был первым в нашей стране гомосексуалистом, как это тогда называлось, и в этом плане опередил свое время: это было за много лет до того, как такая сексуальная ориентация распространилась. Честно говоря, мы все восхищались его мужеством. Нам казалось – он одной лишь своей походкой придает нашей дождливой деревне налет великосветскости. Конечно же, быть единственным заявленным геем в Исландии – это так одиноко, и тем не менее я знал, что многие, кто был в курсе дела, заворачивали к Гардару в сигарную лавку, так что он не все ночи проводил в одиночестве. Однажды он рассказал мне об этом и показал свою обширную секс-бухгалтерию: «Гюсси – 47 раз, Нолли – 3-жды, Ханс Женатик – 125 раз (70 спереди, 23 сзади, 32 сос.)». Я никогда не мог понять, откуда у геев такая большая потребность протоколировать свои постельные похождения, и, честно признаться, заохал, услышав, какое невероятное количество людей они способны пропустить через себя. Известные американские писатели хвастались, что за несколько лет до войны лишили невинности 5000 юношей. Они погубили такое же количество людей, что и атака на Пёрл-Харбор.

Они звали его Прожигардар: он одевался и выглядел как настоящий прожигатель жизни. Они подразумевали это в уничижительном смысле, но он это принял. Таков был Гардар. Непобедимая душа. Жизнерадостный милый юноша. Он не присягал исландской повествовательной традиции рассказывать о чудаках и чуда́чках, а больше тяготел к тому, что потом назвали импровизацией. Он быстро подмечал комическое в любых обстоятельствах и всегда реагировал на них с юмором. Я с тех пор не встречал никого, кто бы так веселился от всего, что подкидывала ему жизнь. Я застал его в лавке весело болтающим с замызганным великаном-табачником с севера, а в следующий заход он пел рекламные куплеты для трех серьезных и весьма чеховских сестер с Болот, которые хотели порадовать старика-отца ящиком «Преподобного Бьяртни с Вога»[86]

.

Коль штуки в ширинке бездарныИ ночи с каргой не угарны, —

Тогда престарелые парниВсе тешатся с пастором Бьяртни.

Сестры слабо улыбались.

Он был бесподобен. Слишком качественно сделан для наших убогих лачуг. Он тянулся к «kultur», словно цветок к свету. Смеялся над бескультурьем наших соотечественников и над тем, какие деревенщины наши так называемые образованцы, путающие, как он уверял, сепаратор и симфонию. А еще у Гардара была такая особенность: он на дух не переносил рифленого железа, считал его самым кошмарным барахлом, которое изобрело человечество. Ведь в нашей стране благородным гостям предлагают ночлег под крышами из этого материала, который другие народы применяют разве что для ограждения угольных шахт! Бывало, юмор полностью уходил из его речей и говорили горечь и злость. Тогда он был один против всех. Тогда я становился «деревенщиной нечитающим», а величайший поэт нашего народа – «бабкой-псаломщицей», а все девушки – или «клячами», или «овцами двуногими». И тогда он в темных выражениях упоминал об этих своих вечерних приятелях, которым недоставало мужества «выйти на линию» и которые поэтому были обречены «елозить на бабенках». Да, видимо быть единственным геем во всей Северной Атлантике непросто. Его следовало бы наградить орденом. Но я не мог оценить по достоинству его – а также и других гомогеносексистов – стремление записывать в свои ряды всех, кого только можно. Они призывали туда всех неженатых мужчин истории, от самого Христа до Йоунаса Хатльгримссона[87]. И «Сага о Ньяле» для них была «явно гомосексуальным романом». Это, кстати, лучше всего демонстрирует, насколько это великая книга. Любимыми писателями Гардара были, конечно же, Пруст и Уайльд, и он трижды говорил мне, чтоб я не смел читать «В поисках утраченного времени»: он хотел быть единственным человеком в Северной Атлантике, который ее прочитал, – и я с радостью исполнил это его желание.