Авторитет из детдома

Ну, вот и все. Фокусник застыл у окна и невидящим взглядом смотрел в небо. Стоял погожий летний денек, в небе белым шрамом сиял след от пролетевшего самолета, ослепительно светило солнце. Леня прикрыл внезапно заболевшие глаза. Из-под плотно сомкнутых ресниц выкатилась слеза. В первый раз за много месяцев он плакал – не так, как плачут женщины, обвиняя целый свет, рыдая взахлеб и успокаиваясь через несколько минут. Он плакал скупо, как плачет смолой срубленное дерево, когда не осталось ни жизни, ни смысла в ее продолжении. Он только что, пусть и невольно, потерял самое чудесное, что у него было. Вот-и-все. Вот-и-все – бешено пульсировала и билась кровь в висках. Леня прислонился пылающим лбом к теплому оконному стеклу. Казалось, время для него остановилось.

Внезапно где-то в комнате зазвонил телефон. Фокусник не сразу сообразил, что звучит мелодия, которую он поставил на аппарат, отданный когда-то Тамаре. С тех пор, как они встретились в больнице, конспирация потеряла всякий смысл, и он забыл об этом номере.

– Алло, тетя Броня? – Фокусник молчал. – Лень, я знаю, что ты там. Ты, в общем, Лень, ты извини меня, ладно? – голос Тамары казался невыразительно-серым и каким-то застиранным.

– Да я, в общем, и не сержусь. Как ты?

– Плохо, очень. У меня все это в голове не укладывается.

– И не уложится. Я сам отца потерял – знаю, как это. Надо пережить, перетерпеть – как говорят, время лечит. Но ведь от этого не легче, правда, зайчонок?

– Нет, да, не знаю. Лень, я запуталась и устала.

– Понимаю, любимая. Хочешь, мы встретимся где-нибудь?

– Нет, не сейчас. Давай на похоронах. Мне нужно побыть одной, подумать, как жить дальше. И, Лень, ты еще раз извини – я в последнее время сама не своя – столько всего навалилось.

– Да без проблем…

– Нет, я бываю иногда просто несносной – даже для себя самой. Но я хочу, чтобы ты знал, – ты очень мне дорог. Вот. А теперь – пока. Позвони, когда узнаешь… Ну, ты понял…

– Обязательно. Держись. Я тебе позвоню, когда станут известны дата и место. – Фокусник нажал отбой только после того, как услышал в трубке гудки. С облегчением выдохнул и упал на кровать, раскинув руки. Господи, да что же с ним делает эта девушка?!

* * *

А Тома тем временем чувствовала себя опустошенной, покинутой и почему-то обманутой. Как будто отец сам был виноват в том, что умер. Словно он назло ей, едва успев возникнуть на мгновение в ее жизни, снова спрятался, убежал. И на этот раз точно навсегда.

Почему мир так несправедлив? Почему, не успев даже порадоваться приобретению, человек тут же должен все потерять?! Тамара снова уткнулась лицом в подушку и заплакала, вспомнив ту единственную встречу в палате. Глубокие, полные нежности и вины глаза отца. Темные и блестящие, не «гандыбинские» – такие, как у нее. Да, он был вором, Леонид рассказал ей все, что знал об Индусе. Но девушке было все равно. У нее внутри вдруг образовалась огромная давящая боль от осознания, что все эти годы жила рядом с отцом – живым, настоящим. Что она даже не подозревала, что он вот, на другом конце города, ходит за хлебом, пьет чай. И что он через всю жизнь пронес неугасающую боль от потери единственного ребенка.

В течение двух дней после тяжелого известия Тамара машинально ходила по магазинам. Купила много книг, преимущественно посвященных искусству старых мастеров – и особенно теме «пьеты» – сцене оплакивания Иисуса Христа. Она изучила это изображение у Веронезе и Рогира ван дер Вейдена, Ван Гога и Тициана. Потом заперлась в мастерской и попробовала осмыслить и передать на холсте то, что чувствовала. Но у девушки ничего не получалось. Лишь ноющая боль в сердце и единственная мысль: умер… Звонок Леонида застал ее перед пустым холстом.

– Алло. Тома, ты в мастерской? Я через час заеду, – услышала она голос парня.

– Что, уже?

– Да, похороны через полтора часа. Мы как раз успеем к началу.

– Да, я буду ждать тебя. Только за цветами давай заедем. – Переодеваться Тамаре не понадобилось – она и так все эти дни не снимала черного платья.

* * *

Вскоре они уже были на окраине города, у входа на городское кладбище. Насколько смог разузнать Леонид, все организационные вопросы взяла на себя местная братва. По словам Пепса, представлявшего Копотя старику, может, кто-то из местного криминалитета Индуса и недолюбливал, но уважали все поголовно. Ведь он – неподкупный и справедливый – был единственным представителем закона для тех, кто «профессионально» нарушал общепринятые правила. Для этих людей было делом чести «правильно» отправить авторитетного человека в последний путь.