Азов. За други своя

Душный дым густыми полосами стелился над селением. Прыгая с лошадей, казаки с саблями наголо врывались в сакли и сараи, отыскивая уцелевших. Ночка сама вывезла атамана к центру аула. У загороди из жердей, за которой держали пленных казаков и мужиков, догорал яростный бой. Сторожевые, успевшие подготовиться к нападению, оказали самое крепкое сопротивление. Краем глаза атаман заметил раненого казака, спиной навалившегося на убитую лошадь. Кривя от боли губы, он зубами завязывал в узел окровавленную тряпку на руке, распоротой выше локтя.

Впереди звенели сабли. Какой-то казак с развевающейся седой бородой и бешеными глазами, блеснув серьгой в левом ухе, взобрался на ограждение из жердей. Примерившись, сиганул на спину черкеса, отбивающегося от донца. Оба повалились на землю, пропав из виду за лошадиными крупами. Его пример подхватили остальные пленные. Они прыгали через ограду, с голыми руками кидаясь на своих мучителей. Бабы, столпившись в середине загона, прижимали к себе детей помладше. Упал, разваленный саблей до пояса, последний из охранников. Кто-то безжалостно воткнул сзади в шею извивающегося, словно гад, обезрученного черкеса нож. Враг, вздрогнув, затрясся коленками. Казаки вертелись на конях, отыскивая новых врагов. Но таковых уже не находилось. Тот самый джаниец, что прыгал с изгороди, подскочив к братьям, ухватил за стремя Ночки:

— Казаки, выручайте! Они моего сына к реке уволокли.

— Скоко их?

— Десяток будет.

Донцы, услышав про выживших врагов, окружили казака:

— Где? Показывай…

Атаман оглянулся на Борзяту. Но тот уже и сам горячил коня:

— Ну?

— Там. — Он махнул рукой в сторону противоположного края аула.

Стеганув по крупу ногайкой, Борзята сорвался с места. Ещё десятка три казаков устремились за ним. Растерянно оглянувшись, джаниец бросился к оседланной черкесской кобыле, склонившей морду у поверженного хозяина. Одним движением перекинув повод через лошадиную голову, бросил тело в седло. В следующий момент он уже мчался за клубящимся облаком пыли, поднимавшимся из-под копыт удаляющихся донцов. Валуй между делом отметил ловкость кубанца.

Казаки ещё рыскали по горящему селению. Какая-то женщина в платке и тёмном до пят одеянии, медленно наступая, с бессильной яростью в глазах тянула растопыренные пальцы к лицу оторопевшего казака. Валуй признал в нем парня Ивана Разина. Отшатнувшись, тот наконец сообразил что делать, и из-за голенища, расправляясь змеей, выскользнула нагайка. Замах — и, вскрикнув, женщина упала на колени. Космята, стоя в проходе горящего огромного сарая, саблей плашмя подгонял лошадей, и без того вылетающих из объятого пламенем здания с суматошным ржанием. Остальные десятки разбежались по селению, спасать лошадей из других горящих конюшен и загонов. Другие тут же отгоняли их на луг, подальше от огня. Несколько казаков пытались собрать в одно место разбредшихся и не желающих слушаться овец и коз. Казаки ругались, и дымный воздух рвали гулкие щелчки нагаек.

Никита Кайда, размахивая руками во все стороны, организовывал свой десяток на сбор оружия. Казаки, ещё не отошедшие от боевого жара в груди, лениво отпихивали напиравших овец, выискивая брошенные сабли и ручницы. Валуй, сообразив, что его участия здесь не требуется, тронул коня к загороду, где черкесы держали пленных.

У жердей загона счастливо улыбающийся Пахом в окружении таких же довольных джанийцев, обнимался с освобождёнными земляками, среди которых большинство были бабы. Некоторые голосили, приглушая звуки уголками платков. Одна высокая, с изможденным лицом, тоненько выла, обняв сурово молчащего казака. Другие судорожно тянулись к освободителям, пытаясь обнять. Но пробиться сквозь толпу было непросто. Мальцы постарше, шныряя понизу, выбирались наперёд, с восторгом трогая ножны казачьих сабель. Крепкий старик с широкими ладонями, из мужиков, упирающийся на черкесскую пику в сторонке, угадал в Валуе главного:

— Посади нас на коней, атаман, мы обузой не станем.

Он неуверенно оглядел исхудавших пленных.

— Сколько вас?

— Наших, русских, мало. С десяток. Это джанийцев много.

— Откуда вы?

— С под Валуйков мы, с Григорьевки. Оратаи. Татары[7] нас разбоем взяли. Многих побили, остальных забрали. А село спалили.

— Давно?

— Дней двадцать. А сюда недели две как привели. Джанийцы уже потом появилися. Главный у черкесов — Наязбек — собирался нас куда-то в Тавриду отправить. Да вот не успел. — Покрытые коростой губы старика растянулись в светлой улыбке. — Вы помешали.

Из толпы выступил пожилой мужик, голый до пояса. Крепкое его тело опоясывали гноящиеся шрамы от нагайки:

— Дай мне оружие, я с вами пойду.

— А что, домой не собираешься?

Мужик опустил голову, но слова прозвучали чётко и громко:

— Нет дома у меня. Татары всех моих побили.

— Саблю?

— Не, — покачал он головой виновато. — Саблей не силен. Мне бы что-нибудь попроще, дубину каку.

— Найдём, — усмехнулся Валуй, вытягивая шею. — Пахом!

Лешик, ввинчиваясь в толпу, махнул в ответ рукой.

— Счас, доберусь.

Валуй обернулся и, пока Лешик пробирался к ним, окликнул Никиту, неподалёку подсчитывающего выложенные в ряд ружья.