Бабуин мадам Блаватской

Смесь серьезного и мистификаторского является отличительной чертой Гурджиева, и прессе это нравилось. Журналисты любили описывать Приере в период 1922-1925 гг. Как "Дейли миррор", так и "Дейли ньюс" публиковали обширные статьи о Гурджиеве, предлагая самые различные интерпретации его учения - от сатанизма до нудизма. В "Нью стейтсмен" появилась более обстоятельная, хотя и непоследовательная статья, в которой обитатели Приере были названы "лесными философами" {15}. Но как бы ни интересовалась им пресса, Гурджиев всегда был готов привлечь к себе еще большее внимание. Как и ЕПБ, ему нравилось смущать публику своими рассказами. Большинство так называемых "новостей" он придумывал сам; они касались не столько его учения, сколько его известных спонсоров и покровителей. Одной из самых важных новостей в январе и феврале 1923 г. считался факт приезда леди Ротермер. Появление Гертруды Стайн и Эптона Синклера в Приере также привлекло внимание прессы, как и быстротечный визит Дягилева, который обдумывал постановку священных танцев. Большинство остальных посетителей не были столь известными. Дж. Г. Беннетт прибыл на пять недель летом 1923 г., и в том же году Гурджиев принимал епископа Уэджвуда, ставшего не таким уж уважаемым, хотя и популярным после недавнего скандала. Многие приезжали из Парижа на день или вечер в дорогих автомобилях, чтобы посмотреть на танцы; Гурджиев и Приере стали модным явлением - нечто вроде парижского развлекательного учреждения. Гостей угощали великолепными яствами и винами; а когда они оставались на ночь, то их размещали исключительно в Ритце. Но щедрое угощение и лесть, которую расточал Гурджиев, нравились отнюдь не всем, и многие задавали себе вопрос, уж не скрывается за всем этим какая-то издевка. Некоторые посетители проявляли откровенную враждебность. Любопытствуя увидеть нового гуру и духовного наставника, о котором им говорили друзья, побуждаемые Мэйбл Додж Лухан, которая простодушно полагала, будто свойственная им грубоватость будет способствовать хорошим отношениям с Гурджиевым, в январе 1925 г. замок посетили Д. Г. Лоуренс с женой Фридой. По собственному их признанию, каждое мгновение своего пребывания в замке они испытывали ненависть. Лоуренс назвал Приере "прогнившим, лживым, самодовольным местом", заполненным людьми, занимающимися "болезненным трюкачеством" {17}. Странно, что кому-то вообще пришло в голову, что Лоуренс и Гурджиев могут найти общий язык: они были соперниками, а не единомышленниками. Другие тоже разделяли неприязнь Лоуренса, хотя немногие позволяли себе такие резкие выражения, как Уиндхэм Льюис, обозвавший владельца Приере "левантийской психической акулой". Беховер Роберте в более мягких тонах описал англичан в Приере как "мистически настроенных Микоберов(1), терпеливо ожидающих появления чего-то сверхсознательного" {18}. Среди тех, кто терпеливо ожидал "чего-то", зная почти наверняка, что этим окажется смерть, была одна из самых известных обитательниц Приере, Кэтрин Мэнсфилд, там же и скончавшаяся. Она приехала в Фонтенбло из-за Орейджа, опубликовавшего ее первые рассказы в "Нью эйдж". К тому времени она уже болела туберкулезом и знала, что обречена. Всю жизнь она мечтала о чуде, как она писала Дороти Бретт, своему импровизированному врачу. В то же время она подозревала, что не только ее тело нуждается в излечении, и к концу жизни она стала отождествлять свое собственное излечение с исцелением всего мира. Она мечтала о таком враче, которому можно было бы довериться, который отнесся бы к ней с пониманием, а не просто как к пациенту, - о властном человеке, а не только об искусном докторе. Первым кандидатом на этот пост стал русский доктор Манукин, лечивший пациентов рентгеновским облучением селезенки. Манукина ей порекомендовал ее друг, Сергей Котелянский; и Мэнсфилд, питавшая слабость к русской культуре, восприняла его как своего рода Чехова: мягкого, мудрого и сильного. В январе 1920 г. она поехала в Париж, чтобы познакомиться с ним, и он обещал ей вылечить ее. Сообщив хорошую новость Мидлтону Марри, своему мужу, Мэнсфилд тем не менее в своем дневнике отметила, что испытывает двойственное ощущение по отношению к доктору. Одна половина ее считает, что он человек - --------------------------------------(1) Mикобер - персонаж из романа Ч. Диккенса "Дэвид Копперфилд", неудачливый и бедный, но не унывающий, добродушный и несколько эксцентричный знакомый Дэвида. хороший, а другая половина думает, что он просто самозванец. Но все-таки она начала курс лечения, из осторожности проконсультировавшись с врачами в Англии. Она принимала и другие меры. Почти тогда, когда она консультировалась с доктором Мануки ным, Орейдж послал ей анонимно опубликованную книгу о психическом контроле над психической пищей. "Космическая анатомия, или Структура Эго" Льюиса Уоллеса, одного из активных читателей "Нью Эйдж", произвела глубокое впечатление на Мэнсфилд, делавшую из нее выписки в свой блокнот. Но всех их вскоре сменил Гурджиев. Мэнсфилд приехала в Париж в конце октября, когда Гурджиев начал наводить порядок в замке. Орейдж, прибывший 14 числа проездом в Приере, и еще один ученик Гурджиева посетили Мэнсфилд в гостинице. Она переехала в замок 17 октября, где ее поместили в Ритц, и она сразу прониклась симпатией к Гурджиеву, хотя и писала, что при первой встрече он показался ей "вождем пустынного племени" {19}. Дом сам по себе был холодным, вода в фонтане превратилась в лед, и она куталась в теплые вещи, присланные ей Идой Бейкер из Парижа, но ей было уютно и даже радостно, хотя в ее письмах и проскальзывает понятное волнение. К этому времени ей оставалось жить несколько недель. Возможно, ее состояние можно описать как лихорадочное. Несколько раз она писала к Иде Бейкер в духе Гурджиева, осуждая ее за мрачное самопотворствование: "К чему такая трагичность? Это не поможет. Она только мешает тебе. Если ты страдаешь, научись понимать свое страдание, но не поддаваться ему. Та часть тебя, что жила мной, должна умереть - тогда родишься ты. Переживи смерть!" {20}