Бабуин мадам Блаватской

Бернард Шоу описывает жизнь Анни в юмористическом тоне[110], полагая, что она представляла себя в новой восхитительной роли, как только ей надоедала старая. Это звучит жестоко, но точно, хотя следует добавить, что сам Шоу постоянно ей подыгрывал. Ему принадлежит яркий и трогательный портрет Анни, изображенной в пьесе "Оружие и человек" (Раина). То обезоруживающе откровенная, то абсурдно драматичная, Раина сознается, что сомневается в своих романтических идеалах даже в то время, когда провозглашает их; такое признание едва ли можно было услышать от Анни. Но зато у Анни несомненно взят "взволнованный голос", которым говорит Раина: миссис Безант, будучи достаточно скромной в домашней обстановке, на трибуне принимала роль куда более уверенной в себе особы. При этом Шоу считал Анни искренней, страстной и сердечной женщиной.

Впрочем, между Анни и ее вымышленным двойником есть существенное различие. Если Раина в реалистические моменты может провести грань между полетом романтической фантазии и своей настоящей личностью, то Анни, судя по всему, этого не могла. Каждая новая роль поглощала ее без остатка – и поэтому она с такой легкостью меняла их, несмотря на кажущуюся противоположность некоторых ее образов.

Идеалы теософии и фабианского социализма не так уж сильно отличаются друг от друга. Мы уже говорили о том, как часто тогда радикальные политики шли рука об руку с религиозными. Роберт Оуэн и его сын совмещали в себе политический радикализм и спиритуализм. Вторая жена Лоуренса Олифанта, Розамунда Дэйл Оуэн, основала группу, положившую начало Фабианскому движению. В старости Шоу также любил поговорить о своей религиозности. Разумеется, у него не было времени и желания соблюдать все условности христианства, которые он считал примитивными варварскими суевериями. Но при этом, с точки зрения Шоу, человек не может жить без цели и смысла. Он был убежден, что "существование религии – вопрос жизни и смерти для цивилизации"[111]

. Он был согласен с Блаватской в том, что ощущение цели, некогда обеспечивавшееся верой в Бога, оказалось уничтоженным по вине материализма и дарвинизма. Однако, по его мнению, это уничтожение – лишь прелюдия к возникновению новой разумной веры.

Утверждая, что эта новая религия должна быть одновременно наукой "метабиологии" и называя ее "Творческой Эволюцией" – религией XX века, Шоу описывал ее до удивления похожим на теософию образом.

Он не требовал от людей, чтобы они поклонялись жизненной силе, обеспечивающей Творческую Эволюцию, и Бессмертным Существам, порождавшим эту жизненную силу; однако он хотел, чтобы люди стремились понять эти Существа. Иными словами, он стремился к "возрождению религии на научной основе". Испытание догмы, говорит он в предисловии к "Назад, к Мафусаилу", это ее универсальность. Люди должны собрать воедино религиозные легенды всего мира, чтобы образовать цельный корпус художественной мудрости. Наука, искусство и религия – не враги друг другу, а различные формы выражения одного и того же. Религия должна быть одновременно серьезной и общедоступной. Шоу даже признает научную возможность ясновидения. Фактически, если отбросить "феномены" Блаватской и фокусы с восстанавливающимися блюдечками, в теософской доктрине остается очень мало, против чего Шоу мог бы протестовать. Возможно, именно это позволило ему отнестись к обращению Анни Безант в теософию довольно снисходительно.

Чтобы объяснить, казалось бы, невероятное преображение Анни Безант из атеистки, республиканки и социалистки в сторонницу теократического, иерархического, элитарного мира теософии, один комментатор воспользовался даже юнговским понятием энантиодромии – перехода явлений в свою противоположность; впрочем, есть и менее экзотические объяснения[112]

. По собственному ее признанию, миссис Безант созрела для теософии к 1889 г. Она уже знала к этому времени труды Синнетта и других теософов, а позднее заявляла, что убедилась в реальности спиритизма, ясновидения и яснослышания еще до того, как прочла "Тайную Доктрину", лишь утвердившую ее растущую веру в духовный мир и снабдившую ее разумной основой.

Нельзя отрицать, что Анни Безант всегда нуждалась в чем-то (или в ком-то), чему можно верить. Ей было необходимо дело, за которое следует сражаться с миром, но не меньше нужна была и моральная и эмоциональная поддержка. Мадам Блаватская обеспечила ей эту поддержку. Анни потеряла отца в возрасте пяти лет, а вскоре была разлучена и с обожаемой матерью. Миссис Вуд умерла вскоре после ухода ее дочери от мистера Безанта, а несколько лет спустя Анни лишилась и детей, попавших под полную опеку отца. Затем последовал ряд трудных, несчастливых связей с мужчинами. И вот, наконец, в лице мадам Блаватской Анни нашла старшую подругу, обладавшую одновременно чертами борца за великое дело и заботливой матери; женщину, которая, подобно самой Анни, пожертвовала всем ради Истины; которая смогла заменить ей в эмоциональном отношении мать и отца, мужа и детей.