Багдад до востребования

Раскрасневшийся, явно поплывший «Старик» остервенело взглянул на «Арарат» и одним махом стравил баланс в чашку собутыльника, заполнив ее до краев. Талызин в осуждении раздул щеки, выпустил шумно воздух. Подчеркнуто аккуратно взялся за чашку, передвинул в центр стола, придавая жесту некий мистический смысл. Принес из трюмо новый фужер, после чего с аптекарской точностью разделил остаток надвое – себе и конвойному-компаньону.

– А мне понравилось твое сравнение, Федор! На мысль навело! – воскликнул, ошарашив конвойного инженер. – Это, понимаю, дело: перегнать алкоголь в мазь, расфасовав в компактные тюбики! Носи хоть в кармане и втирай – не хочу! И никому невдомек: косметика это или доза? Но главное: одним заходом смазывает душу и похмельную дрожь рук! Гениально, Нобеля мало!

– Русских не понять, – заглянув в свой фужер, тяжко вдохнул гастролер. Приподнял и звякнул по бокалу расшалившегося, но внешне – совершенно трезвого подопечного. Пригубив немного, пояснил: – Хотел говорить о жизнь, а ты – дурацкий шутка про водка.

– Неужели? Шпион и разговор за жизнь – трудно поверить, – усомнился Семен Петрович. – Сколько торчать здесь, даже не ответил.

– Сколько… Не знаю, – честно признался гастролер, графика турне и постоянной труппы не имевший…

Талызин пристально всматривался в засланца, будто хочет прочитать его мысли. Меж тем зацепиться не за что – все тот же небрежно курсирующий по окрестностям взгляд. Эдакий вращающийся во всех плоскостях перископ, обезличенный, неодушевленный. Не столь пугает, как мертвечиной отдает, подумал инженер, но то лишь внешне…

– А с чего ты взял, что от денег я откажусь? – озадачил Семен Петрович гастролера, казалось, захваченного врасплох. – Я тут, размечтавшись, подумал: на пороге новые времена. Моей дочери жить в другом мире. Личный успех – вот императив дня, нравственных метаний и демагогии не знающий. Спроси: что я, ее отец, кроме фашистского Ирака и тоталитарной родины видел? Отвечу: обкорнанные садистом-цензором лоскутки кинолент, очереди, еще раз очереди, словом, прободную нужду. При этом ценности создавал на миллионы…

– Ты не так плохо живешь, Семен, – вполголоса возразил засланец, казалось, самого себя удивив, оттого чуть нахмурился. Коллегу же по диспуту и подавно – Талызин мотнул головой, выказывая: не послышалось ли ему?

– Смотри, – продолжил «Старик», набравшись духа, – у тебя хороший квартира, большой машина, шофер. Не каждый начальник в другая страна иметь шофер. Вообще, трудно дать сравнение… И я не уверен, что в другие страны смог бы получить то, что в Советский Союз получил. Университет на Западе стоит дорого – много молодежь не могут себе позволять. А такие люди, как ты, из деревня, тем более. Но должен тебе сказать: в Россия совсем понял, что деньги – не все. Покупают только примитивный человек. Поэтому здесь не все плохо, жизнь – бедный, но люди относиться к другой хорошо. Вижу.

– Ты бы женился у нас! – предложил Семен Петрович, расплываясь в улыбке.

– Откуда знаешь, что я без жена? – насторожился «Старик».

– Сказать честно: мне все равно. Но почему-то так кажется, с твоей профессией жена – обуза.

– Обуза – это беременная? – едва вымолвил гастролер.

– Да не пугайся ты так! – подтрунивал полный иронии Талызин. – За рожденное вне брака дите у нас в тюрьму не сажают. И за покинутых любовниц тоже… Максимум – алименты платить.

– Элементы? – переспросил «Старик».

– Алименты, – повторил Семен Петрович. Заметив умственные потуги у собеседника, разложил на пальцах: – Деньги на содержание ребенка.

– Oh, Alimony!* – воскликнул гастролер и… прикусил язык.

Талызин почесал большим пальцем лоб, после чего поскреб всей пятерней подбородок. Размял шею, уставился на свой фужер, отодвинул. Перелив игривости на его лице – как промокнуло, и Семен Петрович принял подчеркнуто деловой вид, с атмосферой разбитных посиделок будто бы не вяжущийся. Меж тем, оказалось, строгое обличье – весьма странная прелюдия к извинениям:

– Федя, за пошлые намеки прости… Вижу: задергала тебя жизнь больше моего. Свой горький опыт и тот не научил – с интимном шутки плохи. Защемит где – не отцепишься. Точно гарпун: не вырвать, разве что себя перепилить. Хочешь душу излить – пожалуйста, понадобится – поддержу. Не забыть, как ты Таню обнимал, будто прощаясь у эшафота…

«Старик» резко приподнял руку, точно объявляя антракт, но скорее, его выпрашивая. Размякшее от горячительного лицо округлилось, выдавая рябь духа. Расклеившийся манекен то порывался встать, то нечто вымолвить и замечалось: себя за что-то корит. Наконец он встал на ноги, ловко сдвинув стул, но, куда себя деть, казалось, не знает. Тут, будто опомнившись, обратился, как только что проявилось, к подопечному мужского пола, впервые в карьере ему симпатизирующему:

– Расскажи, Семен, лучше про Ирак. И постарайся – меньше трудные слова.