Багратион

Земля была изрыта ядрами в сплошной буерак. Порой все это задергивалось синей завесой, порой завеса разрывалась на куски. И тогда яркое солнце обливало поле сражения веселым блеском, а картина становилась еще грознее. Повсюду лежали человеческие трупы. Они лежали кучками, похожими на дровяной развал. «Храбрецы — навзничь, трусы — ничком, — подумал Олферьев. — Впрочем, так ли?» Разметав гривы по ветру, раненые лошади прыгали, стараясь уйти из страшного места. Чудовищная сила взгромоздила кругом груды искалеченных орудийных тел и жалких железных скелетов, бывших еще недавно зарядными ящиками. Все это мелькало нестройно, беспорядочно перед глазами Олферьева, то еле проглядывая сквозь туманную завесу боя, то вырастая у него на пути.

Из леса, за которым должен был стоять третий корпус генерала Тучкова, вырывались огромные столбы огня и дыма. Эти вспышки сопровождались громовыми ударами. Олферьев с изумлением увидел перед лесом глубокие ряды не то вестфальской, не то польской пехоты. Яркие отблески солнца играли на оружии и красивой амуниции солдат. Они шли в атаку на отклон лесной горы тремя просеками. «Кого же они атакуют? Тучкова? Почему он здесь? Когда он вышел из своей засады и зачем?» Вопросы возникали один за другим, и каждый оказывался страшнее предыдущего. У Олферьева захолонуло сердце. Он перевел коня на крупную рысь и пустился в объезд атаки, нарочно не прикрываясь, хотя и знал, что его непременно обстреляют. «Вот он, мой поединок с Клингфером!..»

Пехота Тучкова стояла на отклоне лесной горы под жестоким огнем, но совершенно неподвижно. Когда ядро ударяло в ее строй и вырывало из него одного-двух солдат, а то и целую шеренгу, — ряды молча смыкались. В этом не было ни хвастовства, ни робости. Сам Тучков со штабом находился на большой поляне, с которой начиналась средняя просека. Здесь он прохаживался взад и вперед посреди то и дело падавших гранат, разрывы которых Олферьев увидел еще издали. Руки генерала были заложены за спину, угрюмое лицо выражало досаду и злость. Он знал, что именно так Получится, когда Беннигсен поставил его здесь. И неразбериха эта его ужасно возмущала. Но, как большинство упрямых людей, вынужденных подчиняться насилию, он мстил за него теперь бездеятельностью. Вину за свою бездеятельность и за потери в людях, к которым она приводила, Тучков намеревался возложить на Беннигсена и, прохаживаясь по поляне, обдумывал, как бы поэффектнее это сделать. Тут-то к нему и подскакал Олферьев.

— Каким образом ваше превосходительство здесь, а не за лесом? Не в засаде?

Тучков с неудовольствием посмотрел на адъютанта: это что за шишка? Откуда прыть — допрашивать?

— Спроси, братец, не меня, а господина барона Беннигсена. От кого и с чем присланы? Олферьев доложил:

— Его сиятельство князь Багратион вашему превосходительству повелел представить, что время вам выходить из засады в тыл вестфальскому корпусу.

Тучков топнул ногой.

— Дичь несете, господин адъютант! Какая засада! Никакой засады нет, сами видите! И никому в тыл действовать уже нельзя мне.

Олферьев закусил губу.

— Сверх того, его сиятельство просит ваше превосходительство отрядить в подкрепление левому флангу третью дивизию генерала Коновницына…

— Что? — крикнул Тучков. — Не могу!

— Ваше превосходительство!..

— Я, братец, старый генерал и знаю, что делаю. Аль не видишь, что сам я атакован? Меня уже подвели раз. Довольно!

Он быстро ходил по поляне и говорил, раздражаясь с каждым словом и незаметно, по привычке переходя на французский язык:

— Il parait que tout le monde commande ici[103]

… Олферьев понял, что дело потеряно со всех сторон. Вдруг ему ясно представился ужас, совершавшийся на левом фланге, и то, как встретит Багратион грубый отказ Тучкова. Отчаяние и гнев заворочались в его груди, и дерзкое слово само собой слетело с губ:

— Mon general, il parait au contraire que personne ne commande ici[104]!

— Мальчишка! — заревел Тучков. — Vaurien[105]! Последнее слово потонуло в оглушительном грохоте взрыва. Лес застонал. Пламя взвилось кверху. Земля и пыль взвихрились над поляной. И когда Олферьев открыл глаза, взгляд его сразу различил под сосной окровавленного Тучкова. Он сидел верхом на корневище и хватал воздух руками. Голова его падала, бок был вырван. Адъютанты суетились и кричали.

Через несколько минут Олферьев выводил из Утицкого леса на левый фланг третью дивизию генерала Коновницына,

Коновницынская дивизия проходила мимо лагеря московского ополчения. Ратники еще не были введены в бой, они ждали распоряжений. Но лагерь их уже был под сильным огнем. Ополченцы мотали головами, кланялись и крестились, иные даже бухались на колени. Жуковский смотрел, как шли на левый фланг войска Коновницына — из одного пекла в другое. Солдатам казалась смешной и непонятной трусливая опасливость ратников. Нет-нет да и вырывались из солдатских рядов едкие при-смешки:

— Кланяйся ниже, борода! Сними шапку! Крестись большим крестом! Бей поклоны, дуралей!