Багратион

— Багратион гибнет. Милый ротмистр, прошу вас! Скачите к генералу Дорохову и передайте: Барклай приказал его кавалерийским полкам немедленно идти к Багратиону. Возьмите из резерва лейб-гвардии Измайловский, Литовский и Финляндский полки, две роты гвардейской артиллерии и полка три из первой кирасирской дивизии, отведите все это на левый фланг. Спешите, ротмистр! Это очень нужно, очень.

Клингфер отдал честь и повернул коня.

— Задержитесь на минуту!

Барклай пристально посмотрел на офицера.

— Мы, вероятно, не увидимся больше. Надеюсь, что сбудется мое пламенное желание… Жизнь тяготит меня, Клингфер! Я не хочу, чтобы судьба оставила ее мне. Итак, это почти наверное, что мы видимся в последний раз! Прощайте! С богом!

Барклай протянул руку своему верному адъютанту. Ротмистр крепко прижал ее к груди. Через минуту он скакал прямо навстречу французским фланкерам из наступавшей стрелковой цепи, а потом понесся вдоль этой цепи, осыпаемый ее летучим огнем. «Едва ли я увижу тебя, мой добрый генерал, — думал он. — Быть может, судьба будет справедлива на этот раз и сохранит России Барклая, но я… честь и клятва должны свести меня нынче со смертью!..»

Семеновские флеши имели вид реданов или обыкновенных лагерных укреплений, а форму — острого угла, открытого со стороны нападения. Картечными залпами с задних позиций можно было легко вымести из флешей всех, кто в них находился. По этим же причинам удержаться в них было несравненно труднее, чем завладеть шли.

Багратион видел это. Несколько картечных залпов, а потом атака пехоты могли вернуть потерянную левую флешь. И ее надо было вернуть!

— Генерал! — крикнул князь Петр Иванович Неверовскому. — Бери свою дивизию! Отхватывай левый шанец!

Неверовский молча приложил пальцы к шляпе. В грохоте боя тонули слова. Надо было бы объяснить этому храброму генералу, что начинать дело следует с картечи. Но… где же там! «Ужели сам не знает?» — подумал Багратион и поскакал к правому укреплению, где закипала страшная суматоха.

От пятьдесят седьмого французского линейного полка, ворвавшегося в левую флешь, почти ничего не оставалось. Ней вел сюда дивизию генерала Ледрю, когда натолкнулся на слабые батальоны Неверовского. Вся двадцать седьмая дивизия бежала двумя колоннами к атаке, и колонны эти были так малочисленны, что Ней оказал себе: «Сейчас я раздавлю этот храбрый и несчастный полк!» Он сделал знак. Дивизия Ледрю раздалась и выпустила вперед пушки.

— Ложись! — успел прокричать своим Неверовский.

Пехота прилегла. Через нее с шумом полетела картечь, так сильно ударяя в задние насыпи шанца, что пыль взвилась к небу черной тучей. Неверовского смело с коня при первом залпе. Второй и третий решили судьбу предприятия: левую флешь вернуть не удалось.

Было около десяти часов. С правой флеши пронесли командира восьмого корпуса Горчакова. Голова князя Андрея была закутана окровавленной шинелью. Он глухо стонал. Правая флешь была уже во французских руках. Борьба теперь шла за последнюю — среднюю. Именно там чаще и ярче всего вырывался из дыма блеск пушечных огней и, как пятна на солнце, все гуще и гуще чернели колонны наступавших французских войск. Принц Карл Мекленбургский с Киевским, Московским и Астраханским гренадерскими полками уже несколько раз ходил в штыки на эти колонны и опрокидывал их. Но новые и новые дивизии врага рвались к флеши. Ядро свалило принца.

Багратион вертелся посреди этого ада, шпоря лошадь и отыскивая взглядом источник спасения. Где взять свежих людей? Однако они еще были. Вот двигалась вперед скорым шагом и даже в ногу гренадерская бригада. Словно на параде, стройно и хладнокровно прошла она мимо батарей. Пушки взяли на передки, выскакали вперед и осыпали наступавших французов картечью. Гренадеры опять прошли мимо батарей. Они держали ружья наперевес и стреляли. Прекратился огонь и со стороны атаки. Колонны сближались в страшном молчании. Впереди бригады шагом ехал на малорослой лошадке Кантакузен.

— Ура, князь! — крикнул ему Багратион. — Я с тобой!

Полковник кивнул головой, не отвечая. Можно было подумать, что он и не узнал Багратиона. Но это было не так. Просто в эти торжественные минуты Григорием Матвеевичем уже безраздельно владело то чудесное, до величия поднимающее дух состояние порыва, когда жизнь со всеми людьми и отношениями отодвигается далеко прочь, а сочувствие друга и ярость врага становятся одинаково безразличными. Кантакузен шел в бой, из которого не было возврата, и он знал это. Только две вещи в мире были сейчас для него не безразличны: расстояние, отделявшее его от французов и уменьшавшееся с каждой секундой, и твердость шага маршировавших за ним солдат. Все чувства его были поглощены этими вещами. Потому-то он и не ответил Багратиону. Князь Петр понял причину, — ему ли было не понять, как безгранична власть святой минуты над душой его обреченного друга!

— С богом, князь-душа!