Багряная летопись

Отворилась внутренняя дверь, на пороге показалась невысокая, хрупкая шатенка с большими карими глазами. Придерживая халат, Софья Алексеевна несколько секунд с насмешливым сожалением смотрела на хаос и разгром, учиненные в комнате.

Все так же громко и оживленно разговаривали мужчины, все так же визжали дети, скача верхом на поверженном клыкастом чудище.

— Мишенька, — наконец произнесла она, — дружечка мой, а ты все же глянь, чем ты свою пушку протираешь.

— Сонечка, Софьюшка! — радостно приветствовал ее муж. — Правда, добыча, а? Постой, что ты говоришь? — До него дошли ее слова, и он отставил оружие, принялся разворачивать черную, замасленную тряпку. — Боже ж ты мой!.. — И чем растерянней становилось его лицо, тем веселей искрились глаза Софьи Алексеевны.

— Танюшкино платьице, так и есть, — крякнул он подавленно.

— А прошлый раз что было? — Губы ее дрожали от сдерживаемого смеха.

— Прошлый? — Он виновато задумался.

— А прошлый раз была Тимкина матроска, — торжествующе подсказала пятилетняя Татьяна.

— Ах вот как? Все женщины заодно? — Ворошилов поднял девочку на руки. — Так не сдадимся им! А кто, ответьте нам, дорогая хозяюшка, должен следить, чтобы детишки не бросали свою одежду где попало, а? То-то и оно!

— Да, кто? — храбро поддержал его Фрунзе, не зная, куда спрятать испятнанное платьице.

— Милый ты мой! — Звонко смеясь, она отбросила в угол пропащую вещь и обняла его, глядя ему в глаза так счастливо, что Ворошилов подхватил двухлетнего Тимура под мышку, взял Татьянку за руку и потихоньку вышел с ними за дверь, вытолкав туда и всех домочадцев, сбежавшихся глянуть на подстреленного зверя.

— Милый ты мой, а все же бог, наверное, есть? — Она смотрела на него задумчиво. — Ведь я могла тебя тогда, в Чите, и не встретить, не узнать…

— Не знаю, как насчет бога, товарищ революционный агитатор, но господь всемогущий случай действительно девять лет тому назад был за нас — встретились.

— А ты был тогда в люстриновом пиджачке, назвался «статистик Василенко», а сам — беглый каторжник. Послушай, неужели уже девять лет? Да, девятьсот двадцать пятый год на дворе! Подумать только: девятьсот двадцать пятый!