Багровый снег

Пленного неохотно отпустили, и родители увели его, не переставая благодарить «доброго господина начальника».

На площади у дома, отведённого под штаб, были построены захваченные в плен командиры большевистского дивизиона, оказавшиеся офицерами. Проходившие мимо части Добровольцев смотрели на них с ненавистью, доносились угрозы и брань. Стремительной походкой подошёл генерал Марков:

– Это что? – спросил резко, кивнув на пленных.

– Сдались они, ваше превосходительство, – ответил один из караульных.

– Какого чёрта вы с ними возитесь? Расстрелять! – гневно приказал Сергей Леонидович.

– Сергей Леонидович, офицер не может быть расстрелян без суда, – послышался голос Корнилова, подъехавшего в этот момент на своём сером английском жеребце. Верховный спешился и докончил: – Предать полевому суду!

– Воля ваша, Лавр Георгиевич, – пожал плечами Марков.

Подъехала коляска, из которой с заметным трудом выбрался генерал Алексеев. Корнилов быстро скрылся в штабе. Михаил Васильевич, высохший, измученный дорогой, подошёл к пленным, посмотрел на них с горьким упрёком, покачал белоснежной головой, заговорил взволнованно и возмущённо:

– Как могли вы, офицеры русской армии, пойти против своих? Сражаться на стороне извергов, у которых руки по локоть в крови ваших товарищей?! Предать Родину?

Пленные понуро смотрели в землю, неуверенно оправдывались:

– Насильно заставили служить… Не выпускали отсюда… Мы по вам не стреляли…

– «Не стреляли!» – передразнил старый генерал и, раздражённо махнув рукой, тоже проследовал в штаб.

Военно-полевой суд, рассмотрев дело пленных офицеров, счёл обвинения в их адрес недоказанными, а потому принял решение простить их и зачислить в ряды Добровольческой армии.

Между тем, расправы в Лежанке продолжались. Из-за угла одного из домов выбежал большевистский солдат. Вигель преградил ему дорогу и выхватил пистолет:

– Стой!

Солдат повалился на колени, заговорил, захлёбываясь слезами:

– Не убивайте, ваше благородие! Мобилизованный я! Не стрелял я! Отпустите!

Николай с удивлением смотрел на лицо солдата. Тоже совсем мальчишка… Над губой еле-еле пух пробивается, нос и щёки в крупных конопатинах, губы крупные распустил, слёзы градом… Мальчишка, совсем мальчишка! Вигель вздохнул и спрятал оружие:

– Иди, Бог с тобой. Твоё счастье, что на меня налетел. Но в другой раз попадёшься – смотри!

Солдат вскочил, посмотрел ошарашено, не веря своему везению, и бросился бежать. В этот момент Николай заметил, как подошедший офицер-марковец выхватил из кармана револьвер. Вигель бросился к нему и схватил за руку:

– Не стреляйте, капитан!

Офицер с досадой оттолкнул поручика, но было поздно: солдат уже скрылся.

– Большевичков защищаете? – зло спросил марковец, сверля поручика глазами.

– Он же совсем мальчишка!

– И что же?

– Любой жестокости должна быть мера. Если мы станем уподобляться им, то чем мы лучше? Нет, мы должны действовать иначе… Нельзя руководствоваться только местью! Это тупик! Даже к врагу должно быть…

– Что?

– Милосердие!

– Ми-ло-сер-дие? – протянул капитан, доставая серебряный портсигар и закуривая. – Кто вас этому учил, поручик?

– Христос, господин капитан.

– Христос… – как-то странно повторил марковец и о чём-то задумался, глядя на Николая сквозь клубы сизоватого дыма. На вид было ему лет сорок, мужественное лицо, обрамлённое короткой, тёмной с проседью бородой, тёмные, тяжело смотрящие глаза, глубокая борозда, рассекающая лоб, будто шрамом, густые тёмные волосы, наполовину седые… Казалось, этот человек очень многое пережил, и, может быть, слишком много горя выпало ему. Капитан стряхнул пепел и, словно очнувшись от своих невесёлых дум, вымолвил: – Вы, может статься, и правы, поручик, но, бьюсь об заклад, долго сохранить ваш милосердный настрой вам не удастся. Вам, вероятно, просто ещё не пришлось на собственной шкуре испытать «ласку» «товарищей»… Я думаю, мы ещё вернёмся с вами к этому разговору, если останемся живы. Честь имею!

День клонился к концу, загорались огни в домах, занятых Добровольцами, полыхали костры. Николай шёл по улице, перешагивая через простёртые трупы, наступая в лужи крови и чувствуя, как терпкий запах смерти тяжко ударяет в нос. Изредка встречались почерневшие от горя женщины, искавшие среди мёртвых своих родных.

– Поручик! – раздался внезапно оклик полковника Северьянова.

Вигель обернулся и увидел Юрия Константиновича, сидящего на каком-то деревянном чурбане. Полковник курил, и пальцы его, державшие папиросу, нервно подрагивали. Николай приблизился:

– Здравия желаю, господин полковник.

– Без чинов, пожалуйста, – Северьянов поморщился и посмотрел на поручика болезненно-испытующе: – Ну-с? Что скажете?

– Что сказать? Виктория, Юрий Константинович. Расчесали в пух и прах! Вся эта так называемая дивизия разбежалась просто позорно. Верховный прав, это банды, а не армия.

– Виктория… – полковник запрокинул голову. – Знаете, дорогой друг, если мы будем продолжать в таком же духе, то народ окончательно возненавидит нас. Пока его ненависть основывалась, большей частью, на слухах и агитации большевиков, а теперь её укрепит пролитая кровь.