Байкал - море священное

В глаза попала хвоинка, и старуха остановилась, сняла варежку, поднесла к лицу руку… И — вздрогнула, попятилась, почудилось, будто обвалилось небо и куски от него, красные, синие, белые, легли на деревья, придавили, и вот уж и они, смятенные, дрогнули, с трудом удерживая непосильную ношу, того и гляди, упадут на землю, обессилев. Стало страшно, мысли старухи сбились с четкого, определенного ею самою ритма, стушевались, и легкое, под прозрачною дымкою беспокойство рассыпалось, растворилось в том ужасе, который охватил старуху. Глянула вокруг обеспамятевшими глазами, деревья шевелились, клонясь все ниже, вон уж и корни показались из земли, розовые и слабые, и желтая пыль поднялась, и уж ничего не видать… Старуха вытянула перед собою руки и, шепча что-то, а скорее, призывая на помощь Баярто или хотя бы тень, множество теней, сделала шаг в одну сторону, в другую, но всякий раз натыкалась на шевелящиеся стволы деревьев. Закричала пронзительно, и в этом крике бывалый охотник услышал бы боль смертельно раненной изюбрихи, которая оставила в молодом березнячке своего, еще на слабых ногах, детеныша и уж не придет к нему…

Старуха стояла посреди сдвинувшихся с места, словно бы норовя пуститься в какой-то сумасшедший перепляс, толстых крепкоствольных кедров, и иа груди ее все рвался и рвался этот крик… В нем была она вся, потерянная среди людей, отчаявшаяся, она надеялась хоть одним глазом поглядеть на зимовье, но теперь поняла, что не дойдет, и не сумела справиться с обидою на жизнь, что не пожелала пустить ее на ту сторону… Думая так, она была недалека от истины. Как раз теперь, когда она, почти обезумевшая, пыталась отыскать хоть что-то похожее на недавнюю тропу, строители Кругобайкальской дороги закладывали заряд тола под другую скалу, недалеко от уже осыпавшегося на землю мелкими сколками и острыми камнями бугра. А потом подожгли тонкий, пятнистой змеею упавший на зеленое шнур и побежали в укрытие. Грохнул взрыв, еще более мощный, чем первый, старуху качнуло, ударило о дерево, и крик, что все еще рвался из ее груди, захлебнулся, осекся, сделался слабым и писклявым, пока не заглох вовсе.

Старуха лежала на снегу, раскидав руки, и все теми же обеспамятевшими глазами смотрела на синий клочок неба, не закрытый высокими ветвями. Казалось, она умерла, так было неподвижно и холодно ее лицо, но нет, это лишь казалось, скоро жилочка, пересекшая лоб, дрогнула, сдвинулась с места, забилась горячо. Старуха хотела поднять руку, чтобы убрать с глаза хвоинку, но не хватило сил, и тогда она моргнула, и с длинной черной ресницы скатилась слеза, а потом и сама хвоинка, и сразу стало лучше видно, синий клочок неба осветился, мягкий и непрестанно движущийся, и это сказало старухе, что она не умерла, если б было по-другому, не смогла бы ничего разглядеть. Но это не обрадовало, а когда возвратилась память и она мысленно попыталась воссоздать все, что испытала, пуще того расстроилась.

Лежала на снегу и не могла подняться, а это было плохо. Значит, она не дойдет до зимовья, которое построено руками Баярто, не услышит родного голоса. Да что там!.. Она уже и тень его не увидит, множество теней, это лишь сначала была одна, а потом множество, которые сопровождали ее в пути. Худо!.. Злые духи опять оказались сильнее и наслали на тайгу трясение, чтоб сбить ее с толку, и на какое-то время им это удалось, теперь-то она понимает и хотела бы встать и отыскать тропу, не исчезла же та вовсе. Но как это сделать, когда и рукой не пошевелишь и в спине боль, острая, колющая. А может, она уже начала замерзать, оттого и эта боль?.. Мороз лютовал и в полдень, а теперь, пожалуй, и вовсе — день-то к закату клонится…

Не знала, хочется ли умирать, нет ли, скорее, нет, вот если бы дошла до зимовья и посмотрела, что сделано руками Баярто, тогда можно было бы закрыть глаза и уж не открывать их. Жаль, что так все получилось, но ничего не исправишь, вон и ко сну клонит, и пальцы перестали ныть. Все же старуха, какое-то время сопротивлялась дреме, перед которой знала, не устоять. Еще когда была девочкою, давным-давно, заплутав в степи, замерзала. Тогда тоже испытывала чувство безразличия ко всему, что окружает, какой-то отрешенности от ближнего и дальнего мира, ярой углубленности в себя, когда, казалось бы, насквозь видится все, но не радует увиденное, скорее смущает: стоит за твоею нынешнею прозорливостью сила, словно бы и не тебе принадлежащая, а кому-то еще, дьявольская сила. Тогда, в детские годы, это испугало и, очнувшись в родной юрте, помнится, долго не могла прийти в себя, все мнилось, будто идет по степи об руку с кем-то, и хотела бы заглянуть ему в лицо, да не может, прямо и высоко держит тот голову. Она идет по степи, и люди смотрят на нее со страхом, спросила б, чего бояться, но не спросит, опасаясь того, кто крепко держит ее руку. Чудное было видение и еще не раз приходило в ее детские сны; и тогда она делалась вся горячая и кричала, отец с матерью приближались к ее постели и пытались утешить.