Байкал - море священное

Но может, это была не обреченность — с чего бы ей взяться? — другое, может, усталость?.. Мария не знала, а спросить не осмеливалась, боясь услышать такое, что и вовсе лишило бы покоя. Она жила в тесном домашнем мире, в котором, впрочем, все было на своем месте, близко сердцу и понятно. Сын, муж, старики, уже давно сделавшиеся для нее родными, темная, изрядно осевшая в землю, ставшая отчею, изба. Странно все-таки… С малых лет Мария жила в городе, в рабочем бараке, про деревенскую избу понятия но имела, то есть слышать слышала, только ни разу не переступала порог и уж тем более подумать не могла, что станет жить в ней, вести, пускай и немудрящее, козы да куры, хозяйство. А так-таки сделалось, и она отнеслась к этой перемене в судьбе как к чему-то естественному, что надобно было ожидать уже давно, не беря в голову дурные мысли про свою неумелость в крестьянском деле. Да и зачем брать?.. Очень скоро обучилась всему, теперь уж старуха не хотела верить, что когда-то Мария ничегошеньки не умела по хозяйству.

Мария ничего не желала более, как только жить с людьми, которые были возле нее, пускай и хлопотно, пускай и не всегда сытно, одною семьею. Но Сафьян все больше и больше уходил в свои заботы, и то пугало Марию, знала, к чему это может привести и люто ненавидела товарищей мужа, но и поделать тут ничего не могла, разве что вдруг расплачется и станет просить супруга, чтоб жил только хлопотами о своей семье. Что же, иль мало этого?

Сафьян видел, как мучается жена, и жалел ее, но сделать что-то, чтоб поменять его теперешнюю жизнь, не хотел.

А потом загорелся рабочий поселок. Огонь наступал так стремительно и так яростно, что Сафьян едва успел вывести семью из дому.

— Господи, истинно светопреставление!.. — жалобно восклицали старики, тащась за Сафьяном к байкальскому мысу, голому, без единого деревца, высоко вознесшемуся над землею.

Мария была бледна и ни о чем не говорила, и он боялся за ее рассудок, памятуя о том, откуда пришла к нему в свое время, и не оставлял попыток расшевелить ее, твердил:

— А и ладно. Обойдется, я думаю…

И уж отчаялся что-либо услышать, когда она вдруг остановилась и с грустью посмотрела на него:

— Да как же обойдется? Как?.. Мы нынче голые, и крыши над головою нету. Куда же мы?..

Отпала тревога за Марию, взял из ее рук мальца и почти весело сказал:

— Ниче, не пропадем!..

Поднялись на байкальский мыс, думая, что там никого нету, но нынче и тут было много народу, все кричали, галдели, глядя, как огонь пожирает рабочий поселок, кто-то плакал:

— И загнали нас всех на чужбинушку, бросили на лютом морозе, и помрем мы все, и памяти об нас не останется!

И в другом месте тоже говорили:

— Смертушка стоит в изголовье, дожидается. Терпеливая. А чего дожидается? Ноченьки небось? А потом сожрет, ей-пра!..

Сафьян сыскал место посвободнее, на самом краю мыса, за которым блестело, искрилось, сливаясь с холодным голубым поднебесьем, священное сибирское море.

— Тут и переждем. А дальше видно будет.

Сафьян опустил мальца на землю, пришла в голову мысль сыскать товарищей, он так и собирался сделать, но тут кто-то схватил его за плечо, притянул к себе, сказал глухо:

— И ты здеся? Сука!..

Сафьян пытался вырваться и не мог: руки были сильные и злые. А потом еще подошли. Еще…

— Сицилист?..

— Иль ослеп?..

— Ить впрямь сицилист!..

Недолго разглядывали, кто-то крикнул что есть мочи:

— Бей суку!..

Били суетливо и бестолково, мешая друг другу, и Сафьян какое-то время держался на ногах, а потом упал, во рту сделалось солоно и вязко, словно бы издалека слышал, как кричала Мария, призывая на голову разъярившейся толпы все небесные напасти, как плакал малец… Сафьян инстинктивно закрывал живот, голову и с тоскою думал: «Стопчут, сволочи! Стопчут!..» Наверное, так и случилось бы, когда б вдруг над толпою не раздался выстрел и не онемела бы она, удивленная, а потом не шарахнулась в разные стороны, рассыпаясь и как-то побито, по-щенячьи повизгивая. Сафьян с трудом приподнялся на колени, по лицу ало и обильно текла кровь, и он не сразу разглядел того, кто подошел к нему и спросил:

— Ты жив, товарищ!..

Мария оказалась рядом с Сафьяном, курмушка на ней была изодрана в клочья, на лице царапины, схватила мужа за голову, прижала к груди, завыла…

— Надо идти, товарищ, — сказал тот, разогнавший толпу, молодой и рослый, из рабочей дружины, как вспомнил Сафьян, все еще держа револьвер над головой. — Боюсь, нагрянет полиция…

Он взял Сафьяна под руку и пошел, следом за ними пошла Мария с мальцом, старики, растерянные и смятые бедою. Толпа смотрела па них дичало, снова собравшаяся, но уже не имеющая прежней решимости, глухо и угрожающе гудела… Пройдя сквозь нее, присмиревшую, чуть помедлили перед тем, как спуститься с байкальского мыса, долго брели по лесу, не ведая, куда и зачем идут, да и. не думая про это. Сафьян спрашивал:

— Чего люди-то вдруг накинулись на меня, а?..

— Думают, что мы обманули их, — отвечал дружинник. — Говорили про светлую жизнь, а па поверку вышло другое.

Может, и так, но Сафьяну не хотелось соглашаться, обида на людей но прошла еще.