Баланс белого

Мелькали столбы, дорожные знаки, бигборды справа, дороги и машины слева. Траки к этому времени перестали ходить, мы редко останавливались.

Оранжевое и зеленое — сплошь сосны, только у обочины прозрачный ряд березок, редко вдруг, как шут с гремушками, выскакивал к дороге ясень. Пыльный пригородный автобус промчался мимо нас. Мы шли от остановки к остановке, там мы отдыхали, а затем шли дальше.

Пустые остановки, без следов хоть какого-то присутствия людей, пустой мусорный контейнер, ни окурка, ни собаки, ни пустого пакета, все как выжжено, мне начало казаться, что людей нет вообще.

— На остановке стоять бесполезно, идем, посмотрим, что там, за холмом. Здесь спуск, и никто не остановится.

На одной из остановок Ольховский решил облачиться в шорты, а тельняшку сменить на красную майку, делал он это, как всегда, нерасторопно и внимательно.

Красная майка для того, чтобы на нас лучше реагировали. Так смешно было смотреть на худые голые ноги и руки в светлых волосках.

Как мы вошли в Бровары, уже не помню, пытаюсь вспомнить, но вспоминается почему-то ветреное утро и мы, сутулящиеся от ветра. Среди деревьев появлялись дома, собаки и женщины с детьми.

В колонках не было воды, а Бровары все не кончались и не кончались. Ольховский сообщил, что они вообще никогда не кончатся, если мы не уберемся отсюда на автобусе.

Мы как раз дошли до остановки. Промзона. Ворота, обитые желтой жестью, размеченной черными полосами, нескончаемый белый забор с круглыми оконцами в верхнем поясе — из-под него косо уклонялся тополь, и серые от пыли кусты таволги тянулись вдоль дороги ровной полосой. Бензовоз гнусаво сигналил и мигал оранжевым огнем, ему клекотом отвечал грач, водрузившийся на горе из металлических овощных клетей. Белое кубическое строение с широкой подъездной аллеей за шлагбаумом, овоидные цистерны, блещущие на солнце хищным блеском. Накренившийся желтый автобус с надписью «Тир», разрисованный зверушками.

Коза обмотала длинную цепь вокруг колышка, и едва могла пошевелиться. Она натужно изгибала шею и почесывала рогом раздутое брюхо.

На остановке стояла дама в старомодном платье из набивного шелка с широким белым воротничком, она держала корзину со свежими овощами и позевывала, двое молодых парней поглядывали на нас. Жара уже выползла на свое летнее пастбище и слизывала с меня пот, я уже ничего не хотела, кроме того, чтобы присесть, и ничего не воспринимала в скудной тени трубчато-металлической конструкции с круговиками сидений.

Я рассматривала номера домов на воротах и думала о том, какие здесь живут люди. Дети волочили по грязной дороге замусоленный лисий хвост, искапанный голубой краской — это был их Мухтар. Подошли огромная женщина и ее сын с сумкой на шее, она ему объясняла, как найти нужный дом, а он уминал булку и смотрел на нее немигающим взглядом. Они рассматривали нас, я в полутрупной позе, прикрыв глаза и запрокинув голову, смотрела на овощи в их корзинах, отпивая по глотку из фляги кавалера, все выглядело пристойно, никто не догадывался, что мы ночевали в лесу или на старом кладбище.

Подъехал автобус, и люди ринулись к нему. Ольховский сказал, что это наверняка не наш, но на всякий случай поинтересовался:

— Уважаемый, а доедем мы на этом автобусе до Черниговской трассы?

Уважаемый дал положительный ответ, и мы прыгнули в автобус.

Он повторил свой вопрос в автобусе, все хором ответили, что доедем, а шофер закричал, чтобы оплачивали проезд. На Ольховского просьба шофера не возымела действия, но я проворно ощупала карманы и выгребла оттуда все деньги, которые оставались:

— Вот. Этого хватит?

Он как-то странно взглянул на меня, возможно, я дала больше, чем нужно, потому что ехать оказалось совсем недалеко.

На приборной панели лежала газета. Портрет улыбающегося шахтера из донбасской преисподней.

Сквозь пыльные шторы мелькали дома, непонятные повороты, лесополосы по сторонам и, наконец, трасса. Дама в платье из набивного шелка посоветовала, где лучше выйти, и вот мы уже наблюдали столб пыли за удаляющимся, переваливающим сбоку на бок голубым автобусом.

Нам открылись жиденькие посадки и бескрайние засушливые поля, мы вышли на перекрестке и точно не знали, в какую сторону нам двигаться, на асфальте было пусто, только стоял автомобиль радиационных экспертов, в расплавляющей все и вся жаре он кружил по перекрестку танцующей пчелой.

Перекресток был размером с Михайловскую площадь, на западной дороге чередой стояли два трака, сухо хлопая тентами, на восточной, что удивительно в этой пустыне, стояла бочка с квасом, торговка беседовала с водителями.

Знак поворота на аэропорт Борисполь. Трасса просматривалась на добрый десяток километров, издали было видно, как ползут, далеко друг от друга, похожие на точки автомобили.

Точки на черных дорогах раскрытых степных рук, вертолетный простор, точки опухают, наливаются тромбы дорог, приближается ночь и смерть.

Мы медленно двигались к бочке с квасом, вплавляясь в асфальт.