Балаустион

– Исида, детка, подлей кипяточку, – и вновь обернувшись к собеседнику, протянул:

– Твое предположение, дружище Леарх, столь же лестно для меня, сколь и далеко от истины. Деятели из альянса сделаны не из того теста, чтобы сожалеть о ком-то, и поверь, пережили бы мою гибель так же легко, как и Архелаеву. Нет, здесь что-то другое. А что – необходимо выяснить, причем как можно быстрее.

– Я буду слушать во все уши, мой господин.

– Ах, добрый Леарх! К сожалению, место, где ты служишь – не главный центр новостей. Младший Агиаденок – парнишка шустрый, но пока еще очень сопливый и глупый. И от него в жизни сего града зависит не столь уж многое, а о некоторых вещах он даже представления не имеет. Хотя, надо признаться, задатки у него есть. Если гонор позволит ему дожить до зрелых лет, из него может получиться незаурядный государственный муж. Но пока он только котенок, хоть и носит имя льва.

У Леарха было свое мнение на этот счет, но он благоразумно промолчал.

– Итак, старина Павсаний должен умереть, – хмыкнул эфор. – Скажи, дружочек Леарх, тебе не жалко его?

– Разве он достоин жалости? Сколько он хлопот причинил всем спартанцам, одни боги знают.

– И все равно. Эпоха уходит. Он да Фебид – всего-то осталось настоящих спартанцев. Не будет их, не будет и старого Лакедемона.

– Но ведь ты сам, господин Анталкид, утверждал как-то, что старая Спарта давно умерла, а те, кто этого не понимает – реликты и ослиные задницы.

– Да умом-то я это понимаю, но вот здесь, – пухлая рука ткнулась в обвисшую грудь, – какая-то неудовлетворенность. Скучно будет жить без достойного врага. Да и чувство справедливости, затопчи его козел, будет вопить, что побежден был противник не в честной борьбе, а подленько и трусливо, из-за угла. Ты, милейший Леарх, когда-нибудь испытывал угрызения совести или гаденький вкус неудовлетворенности после победы? Ах, откуда тебе, счастливый человек…

Эфор глубоко вздохнул.

Маленький человек пожал плечами, как бы не понимая странностей хозяина, и примиряюще сказал:

– Стоит ли загадывать, господин Анталкид? Мало ли что случится? Этих Эврипонтидов не так-то легко убить, они ведь живучие, как крысы!

Губы эфора искривила полуулыбка. Вздохнув, он покачал головой.

– Нет. Уж если за дело взялся Горгил, Павсаний и его сын уже все равно, что мертвецы. Однако не мешало бы и нам выяснить личность этого мастера убийств. В одном молодой Агиад очень прав – неизвестно, сколько заказов намерен сей господин отработать в нашем городе… Сказать по правде, мне вообще никогда не нравились подобные типы…

– Ты хочешь… – лицо Леарха побледнело, с него впервые с начала разговора сползла улыбка. – Но это опасно, господин эфор, невероятно опасно, клянусь Эриниями!

Жестом приказав рабыне вытереть ему ноги, эфор Анталкид поднялся с кресла, натянул на плечи шерстяную накидку, влез распаренными ногами в пушистые тапки.

– Я пока ничего не хочу, дружище Леарх, – спокойно сказал толстяк. – Но выяснить, кто из коллегии ахейцев есть знаменитый убийца, не помешает. Поглядим, что скажет обо всем этом консул.

– Консул, – повторил маленький человек. – Что скажет консул?

Холодные желтые звезды тускло поблескивали на низком зимнем небосводе. Стоявший у раскрытого окна Эвдамид, царь спартанский, усмехнулся: он вспомнил, как в детстве, в семилетнем возрасте, он убеждал трехлетнего братца Леотихида, что звезды – это большая-пребольшая стая светляков. «А почему они летают, летают, и не садятся?» (звучало это как «итают, итают, и не садяся») – спрашивал маленький бастард, хлопая пушистыми ресницами своих огромных зеленых гляделок. «Потому что их дом на небе», – авторитетно отвечал Эвдамид. Тогда карапуз побежал в сад и принялся гоняться за кружившими в вечернем воздухе светляками, пока, наконец, не изловил одного из них на мраморном бордюре фонтана. «Садяся! Садяся!» – победно прокричал он, принеся старшему брату свой трофей. К сожалению, пальцы мальца обошлись с жуком не слишком бережно: сколько Леотихид ни пытался заставить светляка «пагалеть», несчастное насекомое не реагировало, ибо жизнь уже покинула раздавленный панцирь. Тогда Эвдамид, уже воспитывавшийся в агеле, решил, что нужно проявить суровость, и отстегал карапуза поясом. Однако самым большим потрясением для Леотихида явилось не наказание, а осознание того факта, что он собственными руками убил звезду. Рев раскаявшегося младенца услыхал даже царь Агис, что послужило поводом для лекции о том, что спартанцы не плачут. Самому Эвдамиду тоже попало – отец не одобрял его общения с младшим сыном Тимоклеи, бастардом от этолийского стратега Алкидама. Однако воспитательная беседа со строгим царем не пропала втуне: Эвдамид не припоминал, чтобы с тех пор видел брата плачущим. Еще более важным следствием памятного вечера явилось смягчение отношения царя к маленькому Леотихиду. Не исключено, что именно в тот раз, читая нравоучение, Агис впервые поглядел на зеленоглазого малыша как на сына, почувствовал что-то, впервые допустил мысль о том, чтобы официально признать его, чего так добивалась царица Тимоклея.