Балаустион

– ВСЕМ ОСТАНОВИТЬСЯ! – от этого оглушительного рева, казалось, треснул воздух. Леонтиск читал у римских авторов, что от крика полководца Гая Мария приседали кони. От вопля Пирра лошади наверняка попадали бы на спину. Но так как лошадей вокруг не было, а были лишь люди, существа куда менее нежные, то они только ошалело застыли на месте, обратив изумленные взгляды в сторону источника жуткого звука. Это выглядело, как будто Пирр выкрикнул волшебное заклинание, так мгновенно и буквально было его действие.

– Немедленно прекратить! – развивая успех, рявкнул царевич, уже, правда, не так громко. – Ваш гнев справедлив, люди, но прошу – перестаньте. Поберегите себя, расходитесь по домам. Сейчас же!

Волшебство продолжало действовать: спартанцы не спеша, зачастую не отказывая себе в удовольствии от души пнуть ближайшего лежащего стражника, начали растекаться с агоры. Снова зазвучали крики:

– Пирра – в цари! Ура!

– Долгие лета Эврипонтидам!

– Щенки Агиса – долой!

– Расходитесь, расходитесь! – продолжал увещевать их Пирр. – Тебе, элименарх, тоже лучше пойти домой. И не покидать дворец своего брата без лишней нужды. Видишь же – народ тебя не любит…

– Ты за все ответишь, пес. Жаль, не мне… В последний раз веселишься, покойничек! – процедил сквозь зубы Леотихид. Слизал кровь с губы, демонстративно повернулся, сделал «белым» знак уходить.

Леонтиск и Лих обменялись мгновенными взглядами.

– Эй, что ты сказал? – вспыхнув, шагнул Леотихиду вслед Коршун. Арсиона и Полиад тут же развернулись, положив руки на рукояти мечей.

– Стой, Лих, дружище, – рука царевича ухватила товарища за плечо.

– Ты слышал, командир? Он…

– Я слышал. Пусть идет.

Коршун отступился, и сам осознавая, что сейчас от Леотихида им ничего не добиться. Элименарх оглянулся, одарил Пирра ненавидящим взглядом, сделал резкий, не оставляющий сомнений жест в районе шеи. И пошел прочь. Его телохранители, по пути собирая тех из своих, кто был не в состоянии самостоятельно подняться с земли, поспешили следом. Народ, оживленно обсуждая произошедшую баталию, продолжал потихоньку расходиться, за исключением самых активных сторонников Эврипонтидов, которые, встав плотной кучкой, продолжали громко выкрикивать здравицы и благие пожелания в адрес Пирра. Сам царевич отошел к старшим товарищам, Эпимениду и Никомаху, убеждавшим в чем-то седовласого геронта Полибота. Сын стратега с удовлетворением отметил, что Эврипонтида неотступно сопровождают Аркесил и Энет.

– Леотихид все знает, – Леонтиск повернулся к товарищам, все еще пораженный сделанным открытием.

– Ха, знает! Да он в деле, руку даю на отсечение! – ощерился Коршун.

– Не удивлюсь, – пожал плечами Тисамен. – Хотя на Рыжего это не похоже. Нанимать убийц не в его стиле, он скорее сам возьмется за меч…

– Точно. Парень на вид – вылитый головорез-наемник. Не зря эта красотка, Паллада, выбрала его, – вздохнул Эвполид. И добавил в сторону, только для Леонтиска:

– Но какова она, а? Огонь! Видел, как она врезала по яйцам этому, с щетинистым рылом?

Еще бы не видеть. Леонтиск ухмыльнулся: небритый до сих пор валялся на земле, судорожно сжав руками промежность. Искры только-только перестали сыпаться у него из глаз, и гримаса боли на лице бедолаги стала постепенно уступать место выражению опасного бешенства. Подошли друзья небритого, крепкие мужи средних лет, и помогли ему подняться на ноги.

– Пожалуй, пора уходить! – взял друга под руку Леонтиск. План по приключениям на сегодня был явно перевыполнен.

– Э? – не понял тот.

– Нужно рассказать командиру, что мы нашли Гранию, – нашелся сын стратега, увлекая товарища за собой.

Папирус хрустел в дрожащих сухих пальцах. Шепот, срывающийся, горячечный, тоже дрожал.

Новость печальную, люди, вам Феб златокудрый вещает:Матери Войн роковая пора наступает. Причина —Власть над народами, сладостной боги ее сотворили.Алча ее, полководцы великие рати поднимут.Балаустион распустится, красный цветок разрушенья

Грянет погибельным часом, жестокой прольется бедоюВспыхнет огнем, разойдется чумой и оплатится щедроКровью великой, страданьями, голодом, смертью.О, благие олимпийцы!Жребий у сына изгоя – стать камнем, влекущим лавинуЧто погребет государства, поднимет державы иныеГордость надменную свергнет и силою большею сломитНесправедливую силу, что вечною быть собиралась.

Помилуйте боги. Это конец. Конец!