Балтийская сага

«Валя, дорогой! Уже почти две недели, как началась война, а от тебя была только открытка из Таллина, написанная до ее начала. Ты пишешь, что получил назначение и уезжаешь „на объект“. Я понимаю, что такое военная тайна, но все же почему нельзя написать, где „объект“ находится? Где ты, Валечка? Я страшно волнуюсь. Не знаю, куда послать тебе письмо. Все же посылаю в Таллин. В надежде, что ты туда на своем „объекте“ попадешь. Мы досрочно сдали сессию и теперь ожидаем. Говорят, нас отправят на оборонительные работы. Рая сегодня мне сказала, что к ней забежал попрощаться твой друг Вадим. Он зачислен в курсантскую бригаду. А ее брат Ося записался в народное ополчение. В Ленинграде большой подъем! Мы все уверены, что скоро фашистов остановят и война закончится полным разгромом этих сволочей. Валечка, откликнись! Я беспокоюсь очень! На всякий случай даю свой кронштадтский адрес: улица К. Маркса, дом 5…»

Тут чтение письма прервал патруль, вышедший из Бастионного парка, — старший лейтенант с треугольным лицом и двое краснофлотцев с винтовками за плечами.

— Ваши документы, курсант! — потребовал старлей.

Он прочел увольнительную записку и, вернув ее Травникову, сказал:

— Что вы тут стоите, мичман? Город на военном положении, а вы торчите и улыбаетесь, как будто мирное время.

— Улыбаться как будто не запрещено… Ясно, ясно, товарищ старший лейтенант, — поспешно сказал Травников, увидев суровую сталь в прищуре начальника патруля. — Перестаю торчать, иду к себе на корабль.

— С какого вы корабля?

— Прохожу практику на подводной лодке. Мы стоим в Минной гавани. Разрешите идти?

— Идите и скажите своему командиру, что увольнения личного состава отменены.

— Ясно… — Тут Травников заметил на бескозырках краснофлотцев слово «Гордый». — Прошу прощения, — сказал он. — Ваш эсминец спасал экипаж «Гневного», который подорвался…

— Прекратите болтовню, мичман!

— Это не болтовня. На «Гневном» проходил практику мой близкий друг, тоже с последнего курса училища Фрунзе, и если вам известно…

— Известно только, что экипаж эсминца «Гневный» ушел в морскую пехоту, — сказал старший лейтенант. — Разговор окончен. Марш на корабль!

Травников, козырнув старлею, зашагал в Минную гавань.

Но невольно замедлял шаг. Этот город со своими готическими шпилями и башнями, средневековыми узкими улочками поразил Травникова, когда он сюда приехал в команде фрунзенцев в предвоенные дни июня. Какая-то здесь шла невероятная жизнь — пестрая, легкомысленная. На каждом углу продавали цветы. Под полосатыми тентами сидели в плетеных креслах хорошо одетые мужчины и прекрасные дамы, ели мороженое, пили вино или кофе. Легкий гул голосов, женский смех… В таком городе, подумалось Травникову, должны жить феи и рыцари, алхимики и трубочисты…

Теперь, когда к Таллину подкатывалась война, пестроты на улицах поубавилось, не видно полосатых тентов. Вон идет, топает по булыжнику отряд красноармейцев с винтовками за плечами, и ведет их почему-то флотский командир.

Была у Травникова задумка: воспользоваться увольнением, чтобы на обратном пути подняться в Вышгород и заглянуть в Домскую церковь — цветы положить на могилы адмиралов Крузенштерна и Грейга. Но снова нарваться на патруль? Ну уж нет, япона мать!

В Минной гавани чуть не весь Балтийский флот стоял — у стенок причалов и на внутреннем рейде, на якорях.

Пройдя по стенке гавани в тот угол, где вознесла свои скромные мачты плавбаза «Смольный» и тесной семьей сошлись подлодки, Травников сбежал по сходне на свою «эску». Вдохнув привычный запах подводного корабля — теплый запах железа, сырости, разогретого машинного масла, — он вошел во второй отсек. Тут сидели за столом замполит Гаранин и инженер-механик Лаптев — разглядывали географическую карту, водили по ней пальцами.

— Ну что, получил письма? — взглянул Гаранин на Травникова. — Значит, так. Подготовь торпеды к выгрузке, Валентин Ефимович. Завтра — выгрузка. Послезавтра становимся в док. Ясно?

Он прошел в каюту командира.

— Валентин, — сказал Лаптев быстрым говорком, — ты, кажется, в географии силен.

— А что такое?