Бальзак. Одинокий пасынок Парижа

Только сам Оноре так не считал. Став юристом, он сделал для себя очевидный вывод: заниматься правом никогда не будет! Юристы, доктора и священники ведь не просто так носят чёрные одежды – это цвет траура. Так пусть это будет траур по его утраченным иллюзиям. С него хватит! С иллюзиями покончено раз и навсегда. Он станет… писателем!

* * *

Этот, без преувеличения, выбор по призванию Оноре сделал исключительно сам: с дипломом бакалавра в кармане он… отказался от юридической практики.

Позже в одном из писем Лоре Бальзак напишет: «Если я поступлю на должность, я пропал. Я стану приказчиком, машиной, цирковой лошадкой, которая делает свои тридцать-сорок кругов по манежу, пьет, жрет и спит в установленные часы; я стану самым заурядным человеком. И это называют жизнью – это вращение, подобное вращению жернова, это вечное возвращение вечно одинаковых предметов»{41}.

Разве человек с такими мыслями смог бы долго продержаться в конторе нотариуса или адвоката? Конечно, нет. Решено, он будет только писателем! Именно об этом новоиспеченный юрист и заявил своему отцу. Как ни странно, юноша встретил со стороны батюшки полное понимание.

То была первая победа юного Бальзака: он окончательно определился с жизненным направлением.

Мысль об отдельном жилье возникла у Оноре не на пустом месте. Ещё в 1817 году Французская Академия объявила литературный конкурс, в котором мог принять участие любой желающий. Вот он, шанс! И 4 августа 1819 года Оноре начинает жить самостоятельной жизнью в крохотной мансарде на улице Ледигьер.

Это был первый шаг к свободе, к которой он так стремился. И всё-таки юноша волновался. Отныне он оставался один на один с самим собой и своими мыслями. А на выходе через год-два должно было появиться нечто, способное перевернуть его будущее. Отпрыску отводилось ровно два года на то, чтобы затмить Париж, появившись в столице в ранге молодого и талантливого писателя. 120 франков в месяц, съёмная комната и запрет появляться в обществе – вот те непременные условия, поставленные «юному дарованию» строгим батюшкой. Согласитесь, не каждый день встречаются такие отцы. Впрочем, и дети тоже.

Хотя со стороны всё это выглядит несколько странно: действительно, стоило ли неискушенного юношу подвергать такому серьёзному испытанию? Но это, как уже было сказано, взгляд со стороны, тем более – из сегодняшнего дня. В те неспокойные годы не только в семье Бернара-Франсуа, но и в сотнях других европейских семей так было принято – отделять повзрослевшего юнца подальше от отца с матерью и привычного для него образа жизни, дабы тот познал изнанку общества на собственном непростом опыте, если хотите – на собственной шкуре.

Подобная постановка вопроса для нас с вами видится, безусловно, диковато. И здесь, пожалуй, следует согласиться с французами, относившимся к своим чадам столь «бесчеловечно»: такое воспитание являлось самой настоящей школой выживания, своего рода испытательным сроком для дальнейшей жизни, некой необходимостью

для самостоятельного вхождения отпрыска в достаточно сложный человеческий социум.

Отныне Оноре приходилось надеяться исключительно на себя: как одеваться, чем питаться, а также лично планировать каждый собственный день. Это только кажется, что нет ничего проще – встал, оделся и пошёл. Неожиданно для себя юный «гений» столкнулся с сонмом проблем и забот.

Хорошо сидеть в тёплой и уютной комнате за письменным столом, а после, поработав и сытно отобедав, часа два-три крепко вздремнуть на свежих простынях. Именно так поначалу и представлялась Оноре самостоятельная жизнь.

Но реальность оказалась намного сложнее, скучнее и не столь романтична. Да что там! Самостоятельная жизнь предстала во всей своей обнажённости – с её жестокостью, цинизмом и опасностями. Например, легко рассуждать об обеде, когда в кармане громко позвякивает. Однако денег, высылаемых матушкой, хватало лишь на то, чтобы едва сводить концы с концами и не падать в голодные обмороки. Достаточно сказать, что хлеба как такового в убогой мансарде на улице Ледигьер никогда не было. Ибо имелись сухари. А всё потому, что эти одеревеневшие от времени хлебные куски стоили гораздо дешевле, чем свежий, ноздреватый и пахуче-дурманящий ломоть… Впрочем, не будем об этом. Как и о хрустящем круассане… Круассан! Он исключительно для богачей. Такой вкусный и буквально тающий во рту…