Бамбуковый меч

Многие из них становились учителями, врачами, почтмейстерами. Ко времени моего рождения отец служил мелким чиновником. В мечтах он успешно боролся с бедностью и удовлетворял ущемленное самолюбие: каждый раз, когда у него рождался сын, отец торжественно записывал в семейной книге, кем обязан стать младенец в будущем. Моему старшему брату предписывалась карьера дипломата, среднему приказано было стать генералом, ну а мне — адмиралом… Ни одному из тщеславных желаний отца не суждено было сбыться. Его морально сломило то, что в юности я ушел из дому и стал артистом…

Предполагал ли отец, что я буду одним из знаменитых артистов Японии?.. Он проклял меня… И даже мать, запуганная и униженная им, ни разу не пришла в театр Кабуки посмотреть на мою игру!

Кинугаса горестно тряхнул головой и задумался. Ему было восемьдесят лет, мне — двадцать два, но я не чувствовал разницу в возрасте.

— Как и всякий начинающий артист, — продолжал Кинугаса, — я выбрал себе звучный псевдоним. У нас, японцев, псевдоним порою несет глубокий иносказательный смысл, но зачастую ничего не значит, пустой звук — и все: мы не любим придерживаться в этом строгих правил! Например, псевдоним известного писателя — националиста Юкио Мисима, публично совершившего харакири несколько лет назад, был зашифрованным названием горы Фудзияма, символа японской нации:

Мисима — это название городка, откуда эта гора кажется особенно торжественной и величественной. А знаменитый поэт средневековья Басё избрал такой псевдоним потому, что рядом с его хижиной рос банан: "басё" — так назывались бананы на старом языке… Я пошел по легкому пути — и назвал себя именем пологой горы Кинугаса, видневшейся из окна нашего бедного дома…

Как и всякий молодой артист, в Кабуки я играл женские роли. Судьба ненадолго удержала меня там: собрав небольшую группу друзей, я решил попытать счастья в новой тогда кинематографии. Этот шаг был необдуманным, рискованным и незрелым. У нас не было денег, и мы сами рисовали декорации, шили костюмы и сколачивали шаткие лестницы и двери. Мы и ночевали в сарае, нанятом под студию. Это лишь сейчас критики восхищаются тем, что изо рта актеров идет ледяной пар, а тогда это было печальной неизбежностью, ведь зимы в Киото так холодны! Перед съемками я занял немного денег — и это привело меня на грань банкротства. Со дня на день в наш сарай должны были заявиться равнодушные полицейские и разъяренные кредиторы. Поэтому, как только была готова первая пленка, я завязал ее в платок и побежал на вокзал, чтобы быстрее попасть в Токио, скрыться подальше от долгов. В поезде я закрывал лицо шляпой.

В столице "Перекресток" был показан в одном из кинотеатров и имел оглушительный успех. Впервые в жизни я держал в руках столько глянцевых бумажек с портретами отцов государства. На них я купил оборудование для съемки "Сумасшедшей страницы", второго фильма, который принес мне признание и известность.

Вы спрашиваете, когда я впервые прикоснулся к гуманной и великодушной русской культуре? В годы ранней юности, прочитав книги Льва Толстого…

Ведь в переломные исторические эпохи людям свойственно обращаться к культуре других народов: может быть, сквозь призму их опыта удастся разглядеть и то, что происходит в собственной стране. Для японцев учителем новой жизни явилась русская литература прошлого века, растревоженная совесть человечества. Пушкин и Гоголь, Чехов и Достоевский учили нас доброте, любви и состраданию. Но самым близким и ясным стало творчество Льва Толстого. Презрение к духовному убожеству богачей и отказ от роскоши в обыденной жизни, вера в противоестественность власти сильных мира сего и призывы к моральному самосовершенствованию, — все это знакомой струной отзывалось в японском сердце. Темы толстовских произведений, актуальные для России, оказывались острыми и больными и в Японии: растлевающая власть денег в деревне, кризис традиционных семейных отношений, бедность и разорение простых людей волновали умы передовых японцев. Почитание ими русского писателя было по–восточному полным преданности и восторга. Мы привыкли обожествлять гениальных старцев и, наверное, образ Льва Толстого соединялся в сознании многих с седобородым Конфуцием и мудрым, улыбающимся Лаоцзы. Немало людей мечтало лично познакомиться со Львом Толстым: литераторы стремились получить от него отеческие наставления сэмпая, а простые люди хотели лишь увидать его своими глазами и почтительно побеседовать с признанным всеми сэнсэем. Для того чтобы из Японии добраться до далекой Ясной Поляны, они совершали настоящие кругосветные путешествия, которые именовали паломничеством, словно ехали на свидание с богом…

Японский паломник был не столь редкой фигурой в доме Толстых, и не случайно знаменитый писатель Токутоми Рока так и назвал свой рассказ о Толстом: "Японский паломник". С характерной японской тщательностью Токутоми любовно описал в нем привычки, типичные манеры и жесты, даже голос Льва Толстого: гениальный писатель был по–человечески дорог ему.