Банда Кольки-куна

Убийство при аресте разыскиваемого преступника Николая Куницына пришлось-таки маскировать. Лыков вложил мертвому в руку отобранный браунинг, предварительно выстрелив из него в воздух. Но даже после этого у прокурорского надзора остались вопросы. Все оттого, что пуля попала в спину. Коллежский секретарь Азвестопуло написал объяснение. Преследовал убегавшего злодея, тот отстреливался и уже почти скрылся в саду. Пришлось стрелять на поражение. А чем занимался в это время коллежский советник Лыков? Почему не перехватил атамана? Алексея Николаевича вызвали в Окружный суд. Он посмотрел на товарища прокурора Петербургской судебной палаты, толстомордого, с перхотью на плечах, и сказал:

— За последний месяц Куницын убил пятерых. Вы сами полезли бы с револьвером преграждать ему дорогу?

Толстомордый обиделся и написал на сыщика донос. Трусевич рассердился и повел коллежского советника к Столыпину. Тот после покушения жил в запасном корпусе Зимнего дворца. Петр Аркадьевич выслушал рассказ Лыкова и объявил обоим сыщикам благодарность в приказе по МВД. На этом все и закончилось.

«Ивановы», что состояли при Кольке-куне, оказались анархистами из Гродно. В участке при аресте один из них бросил бомбу. Сам погиб и покалечил товарища. Смертельную рану получил околоточный, который заманил боевиков в участок.

Иван Бубнов тоже кончил плохо. Он попал под указ о военно-полевых судах и был повешен. На допросе «японец», как обещал, Лыкова не выдал.

Михаил Чистяков сумел выхлопотать себе пенсию за увечье, полученное на русско-японской войне. И ему даже дали медаль. Алексей Николаевич разыскал его и предложил помочь с поисками места, например, швейцаром в хорошем доме. Тот отказался и просил сыщика больше не приходить… В один из январских дней Чистяков нацепил медаль, купил в лавке сороковку, выпил. А потом спустился на лед Екатерининского канала возле Харламова моста, и прыгнул в полынью…

Так закончилась история банды Кольки-куна.

Эпилог второй

14 октября 1918 года председатель Козловской ЧК Бесстрашный сидел в кабинете и мучился похмельем. Вчера опять расстреливали, вторую неделю подряд. После казней приходилось пить водку, и утром всегда болела голова. Как разорвать этот круг, чекист не знал: в подвале было еще много врагов, и каждый день подвозили все новых и новых.

В дверь стукнули, и просунулась голова заведующего секретно-политическим отделом Нахамкиса.

— Товарищ Бесстрашный! Разрешите?

— Заходи. Чего надо?

— Я списки на сегодня принес.

— Оставь, я погляжу. Сколько нынче?

— Семеро.

— Все оформил, как полагается?

Нахамкис обиделся:

— Когда это мы не так оформили?

— Ну, иди, иди…

Заведующий положил стопку бланков на край стола и вышел.

Председатель с трудом разлепил руки. Выпил теплой невкусной воды из графина, придвинул бланки и стал читать. Через час обеденный перерыв, тогда можно будет опохмелиться и заесть горячим. А пока надо потерпеть. И сделать дело, чтобы потом гулять смело…

Проект резолюции уже был напечатан в верхнем левом углу учетного листа. Текст был неизменным, и Бесстрашный так же неизменно расписывался красными чернилами внизу резолюции. Он увлекся машинальной работой и чуть не просмотрел этот лист. Уже занес руку, но остановился. Перечитал еще раз куцые сведения о преступнике, которого предлагалось пустить в расход вместе с шестью другими. Отложил перо и крикнул:

— Эй!

Тут же вошел секретарь председателя ЧК Абросимов, молодой румяный парень из вчерашних гимназистов.

— Звали, товарищ председатель?

— Ага. Вот что…

Бесстрашный замотал головой, не удержался и чихнул.

— Шайтан!

— Будьте здоровы, товарищ Бесстрашный, — улыбнулся секретарь, уже зная, что будет дальше.

Председатель в этот раз ограничился тремя «шайтанами», вытерся рукавом и приказал:

— Там есть такой капитан Лыков-Нефедьев. На сегодня назначен.

— Так точно. Опасный вражина!

— Да? Приведи-ка его сюда, хочу поговорить с ним.

— Слушаюсь!

Как все мальчишки, не попавшие на войну, Абросимов очень любил тянуться, печатать шаг и вообще изображать из себя армейскую кость.

В кабинет ввели человека в старом пиджаке, который не мог скрыть военной выправки. Тот встал под лампу, глянул на Бесстрашного. Чекист пристально всматривался в лицо капитана. Хорошее лицо… И держится неплохо, видно, что не боится. Печать обреченности уже легла, но обреченности решительной. Такой в последнюю минуту слабины не даст.

Бывший баталер попробовал вспомнить, сколько подобных лиц он видел за последние месяцы, с тех пор как был объявлен красный террор. И не смог. Много, очень много. Нет, даже страшно много. И большинство были вот такие: умные и с чувством собственного достоинства. Когда же это кончится?

Капитан смотрел чекисту прямо в глаза и ждал. Тот взял в руки учетный листок:

— Лыков-Нефедьев?

— Да.

— Николай Алексеевич?

— Да.

— А у батьки твоего какая фамилия была? Тоже Лыков-Нефедьев?

Капитан удивился:

— Для чего интересуетесь?

— Ты отвечай.

— Нет, отец был просто Лыков.

— Он в полиции служил?

Офицер замешкался, но потом признал:

— Да.

— И звали его Алексей Николаич?

— Именно так, — озадаченно подтвердил арестованный.