Банда Кольки-куна

А лицо у страшного комиссара вдруг сделалось растерянное и какое-то беспомощное.

Оба молчали. Один в руках у другого и знает, что жить ему осталось до темноты. Ночью чекисты включают двигатель от моторной лодки, специально спущенный в подвал, и под его рев расстреливают пленников. Тех, кого утром сняли с довольствия. Капитану уже объявили, что кормежки ему сегодня не полагается. Все понятно.

И вдруг чекист задал вопрос, которого офицер никак не ожидал услышать:

— Скажи, а ты Брюшкин или Чунеев?

Капитан замер от неожиданности:

— Как?

— Ну, ты который из двух? Брюшкин или Чунеев?

— А вы… Вы откуда знаете?

— Потом объясню. Ну?

— Чунеев.

— А брательник где?

— Не знаю. Мы потеряли друг друга.

Бесстрашный усадил капитана напротив себя и смотрел на него с непонятной симпатией.

— Ну а батька твой?

— Тоже не знаю. Я был в Персии, когда все случилось. Приехал в Петроград уже в январе восемнадцатого.

— То есть власть была уже наша?

— Ваша, — ответил Лыков-Нефедьев с такой интонацией, что тут же осекся. Однако чекист не обратил на это внимания и продолжил расспросы:

— Но ведь ты же пытался найти батьку? Что люди говорили?

— А некого было спросить. Кто знал, сам исчез. Даже для Временного правительства отец был царский сатрап.

— Да уж… — дернул себя за ус Бесстрашный. — Побольше бы таких сатрапов. Глядишь, и революция бы не понадобилась.

Капитан в упор посмотрел на чекиста:

— Вы… Ты знал его?

Но тот лишь отмахнулся:

— Неужели так и не нашел концов? Ведь человек в больших чинах, не иголка, чтобы бесследно пропасть!

— Не нашел, — разочаровал чекиста капитан. — В январе какие были концы? Чиновников такого ранга еще «временные» арестовывали и сажали в Петропавловку. Потом кого-то отпустили, а кто-то так и сидел до Октябрьского переворота. Думаю, отец не хотел сдаваться этим дуракам. Он был гордый и вины за собой никакой не чувствовал. Если ты его знал, то поймешь, о чем я. Он же всю жизнь ловил жуликов и убийц. Чего ему было стыдиться? За что в Петропавловку?

— Да, — кивнул Бесстрашный, — тогда не разбирались.

— А сейчас вы разбираетесь?

Чекист побагровел:

— Да ты же на юг шел, в Добровольческую армию! Разве не так?

Оба снова замолчали. Потом Бесстрашный спросил спокойным голосом:

— Но хоть что-то ты узнал?

— Один человек… Кундрюцков его фамилия, бывший городовой, предположил, что отец вернулся в Нижний Новгород. Он был оттуда родом. Но это только догадка. Думаю, когда стали хватать полицейских, он перешел на нелегальное положение. А там вторая подряд революция… Я надеюсь, что отец жив и здоров. Прячется, как многие. И мы с ним когда-нибудь увидимся…

Голос капитана дрогнул. Бесстрашный шмыгнул носом, встал.

— У тебя вещи где, в камере?

— Да.

— Ты вот что, Николай. Ты не бойся меня. Сделай так, как я скажу.

— Что сделать?

— Тебя сейчас повезут на расстрел. Ну, для всех остальных, значит.

Лыков-Нефедьев слушал чекиста, ничем не выдавая своих чувств. Тот продолжил:

— Сядем ко мне в мотор. Отъедем тут в одно место, где мы… ну, делаем это. Пойдем с тобой в лесок, я кобуру расстегну. Ты не бойся! Это понарошку.

— Я свое еще на фронте отбоялся, — ответил капитан, и чекист понял, кто из них двоих по-настоящему бесстрашный.

— Ну, иди за вещами. Мы быстро все сварганим, испугаться не успеешь.

Председатель ЧК вывел арестованного в коридор. Там стоял Нахамкис и смотрел на них во все глаза.

— Бумаги я подписал, забирай.

— А с этим что, Зот Иваныч?

— Этого я сам шлепну. Не откладывая в долгий ящик. Отвезу сейчас в Каменку и шлепну.

— Я с вами!

— Отставить! Там у тебя с Мочаловым и Луппо непорядок.

— Какой еще непорядок? — возмутился заведующий секретно-политическим отделом.

— Такой! Обличительные показания на них дал бывший помощник исправника Елкин. Три дня назад. А как он мог их дать три дня назад, если мы его еще в августе расстреляли? А? Думал, я не замечу? Думал, товарищ Бесстрашный все мозги уже пропил? Ты ведь в таком духе строчишь на меня доносы в Тамбов?

Нахамкис единственный из расстрельщиков не пил после казней водку. А потом записывал слова захмелевших товарищей, перевирал им во вред и отсылал начальству.

Двое чекистов, тяжело дыша, уставились друг на друга. Нахамкис сдался первый:

— Ну ладно, ладно… Люди смотрят.

— А пусть знают, кто тут главный, — непримиримо заявил Бесстрашный. — Иди, Мотя, и чтобы к ночи все было в ажуре. А снова на меня напишешь — сам к стенке встанешь. Я еще в пятом году в Кронштадте кровь проливал за революцию. А ты в это время что делал, околелый черт? В Сморгони фальшивые пятерки фабриковал? Пошел вон с моих глаз!

Через десять минут капитана Лыкова-Нефедьева усадили в автомобиль председателя ЧК. Офицер был бледен, в руке держал тощий вещмешок и выглядел немного растерянным. И не такой будешь, когда тебя к могильной яме везут…

Следом в авто влез Бесстрашный, кивнул шоферу:

— Давай сам знаешь куда.

Высокомощный мотор долго ехал — сначала по Козлову, потом по слободе, затем выбрался на лесную дорогу. Спустя полчаса свернул направо по накатанной колее и углубился в лес еще саженей на сто. Остановился на поляне.