Банда поджигателей, или Бандиты из Оржера

«Мой незнакомый друг,

я не могу описать Вам весь ужас моего положения, отчаяние, которое душит меня, смертельную опасность, нависшую надо мной. Но я догадываюсь, что Вы знаете обо всем — об ужасных последствиях того, что моя матушка не вняла Вашему предостережению, о нашем отъезде, об ограблении Фарронвиля, о нашем заточении в ужасном притоне, о выкупе, который заплатил за нас тот, чья постылая любовь преследует меня!

Теперь же этот человек считает, что купил право любить меня, и становится настойчивым. Он навязывает мне каждый день вместе со своим ужасным присутствием бремя признательности, которую я не в силах испытывать, поскольку догадываюсь о том, что за всей этой игрой в благородство кроются дьявольские козни.

Тот, кто теперь называет себя Монвилем, бесчестно присвоив имя самого благородного, храброго и бескорыстного из людей, способен на все. А моя семья, те, кто должны помогать и защищать, терзают меня, поскольку моя холодность разрушает их планы.

О, несчастные слепцы! Они не в состоянии понять моего отвращения, моего презрения, ненависти и страха! Они слепы, но виновны, потому что убьют меня, пытаясь принудить к союзу с человеком, от одного вида которого я содрогаюсь.

Боже мой! Неужели недостаточно того, что я должна нести в одиночестве тяжкое бремя незаслуженного страдания? Почему мне не дают остаться наедине с моим одиночеством, полным сожаления о мелькнувшем счастье, с воспоминаниями, столь дорогими и горькими!

Но все же мне позволили жить еще пятнадцать дней, потом я умру, потому что не соглашусь никогда! О нет, повторяю, никогда!

Вот почему я взываю к Вам, о, мой единственный друг, Вы — моя последняя надежда. Я верю Вам. Верю слепо, безотчетно, безоговорочно, и сделаю все, как Вы посоветуете.

Заклинаю Вас, спасите меня! Спасите от этого человека, от моей семьи и от меня самой, потому что я дошла до грани. Я более не выдержу!

Валентина».

Девушка старательно запечатала письмо и, положив его за корсаж, вышла в сад. Сорвав пышную розу, Валентина поставила ее в воду, чтобы сохранить свежесть цветка, и стала терпеливо дожидаться ночи. За ужином она ела рассеянно и бесстрастно слушала хвалы виконту де Монвилю, черпая силы в принятом решении.

После ужина, сославшись на мигрень, обычный предлог для неурочного ухода, она подставила матери и дяде лоб для поцелуя, с грустной улыбкой обняла Рене и вышла. С наступлением ночи Валентина открыла окно, положила на подоконник письмо и поставила на него вазу с розой, чтобы порыв ветра не унес конверт.

С того момента, когда от неизвестного друга было получено предупреждение не покидать Ружмон, грифельная доска оставалась на окне. Валентина подняла ее и прислонила к оконной раме, чтобы привлечь внимание таинственного покровителя к своему посланию. Сердце ее билось от волнения — сильного и необычного, но столь сладкого, что она едва не теряла сознание.

Напрасно она пыталась уснуть. Непреодолимое волнение лишило ее сна и так возбудило нервы, что зрение и слух обострились до предела.