Джон Бердетт

«Бангкокская татуировка»

Посвящается Софии

Иудеи, христиане и мусульмане исповедуют бессмертие, но то, как они почитают свое первое, земное существование, доказывает, что верят они только в него, а все остальные, бесчисленные, предназначены лишь для того, чтобы награждать или наказывать за то, первое. Куда более разумным представляется мне круговорот, исповедуемый некоторыми религиями Индостана; круговорот, в котором нет начала и нет конца, где каждая жизнь является следствием предыдущей и несет в себе зародыш следующей, и ни одна из них не определяет целого.

Хорхе Луис Борхес «Бессмертный»[1]

А что, если назло всем «современным идеям» и предрассудкам демократического вкуса победа оптимизма, выступившее вперед господство разумности, практический и теоретический утилитаризм, да и сама демократия, современная ему, — представляют, пожалуй, только симптом никнущей силы, приближающейся старости, физиологического утомления?.. Что означает рассмотренная в оптике жизни мораль?.. Движутся все вещи, пробегая двойной круговой путь, все, что мы зовем теперь культурой, образованием, цивилизацией, должно будет в свое время предстать перед безошибочным судьей — Дионисом.

Фридрих Ницше «Рождение трагедии»[2]

ЧАСТЬ I

«КЛУБ ПОЖИЛЫХ МУЖНИН»

ГЛАВА 1

— Убивать клиентов непозволительно для дела. — В голосе моей матери Нонг чувствовалась растерянность, которую испытали и все мы, когда наша лучшая работница повела себя не так, как от нее требовалось. Неужели ничего нельзя поделать? Неужели придется расстаться с милейшей Чаньей? Этот вопрос мог решить лишь полковник полиции Викорн, который владел большей долей акций «Клуба пожилых мужчин» и теперь спешил к нам в своем «бентли».

— Еще бы, — согласился я. Вслед за матерью я обводил глазами пустой бар, пока не остановил взгляд на стуле, где висело насквозь мокрое от крови серебристое платье Чаньи — тонкого шелка было довольно лишь на то, чтобы прикрыть ее соски и попку. Капли падали все реже, и вскоре этот процесс должен был и вовсе прекратиться. Пятно на полу, высыхая, чернело. Но должен признаться, что за десять лет службы в Тайской королевской полиции мне никогда не приходилось видеть одежды, настолько пропитанной кровью. На середине лестницы валялся так же сильно измазанный в крови бюстгальтер. А на полу перед дверью в верхнюю комнату — последняя часть наряда Чаньи — трусики. Сама Чанья скрылась в комнате с набитой опиумом трубкой, что было невероятно даже для тайской шлюхи. — Она так ничего и не сказала? Ну хотя бы почему?

— Я же тебе объяснила, что нет. Влетела с трубкой в руках как ошпаренная, сверкнула глазами, крикнула: «Я его укокошила!» — сорвала с себя одежду и скрылась наверху. К счастью, в баре в это время находились всего два фаранга,[3] и наши девочки повели себя отменно — просто сказали: «О, с Чаньей такое время от времени случается», — и тихонько выпроводили клиентов за дверь. Мне, разумеется, пришлось вмешаться, так что когда я добралась до ее комнаты, она была уже под кайфом.

— И ничего не объяснила?

— Забалдела от опиума так, что ничего не соображала. А уж как принялась разговаривать с Буддой, я пошла звонить тебе и полковнику. К этому времени стало совершенно непонятно: то ли она его действительно укокошила, то ли ей это привиделось от яа-баа[4] или чего-нибудь другого.