Барабан на шею!

Чудом пережив восхождение, Юберцауберер упал рядом с лазом на каменный пол подвала и принялся судорожно дышать. Сердце стучало, как счетчик Гейгера.

Маг впал в отстраненное состояние сознания, когда кажется, что ты неимоверно далеко от собственного тела. Режь, а больно не будет. Звуки затихли, кожа перестала чувствовать прохладу пола, свет заляпанных магических светильников помутнел еще сильнее. Седой колдун с холодным страхом подумал, дескать, всё, отвоевался. Правда, бытие не пронеслось перед ним пестрой мгновенной лентой, наоборот, мысли текли вяло и непоследовательно.

Старик вспомнил давнюю-давнюю сцену из прошлого. Наставник рассказывал ему, послушнику магической школы, о волшебных сооружениях:

— Эти шестистенные комнатки — замечательные произведения древности. Знаешь ли ты, что они продлевают жизнь? В магическом трактате «Хочешь жить — умей вращаться» приводится случай с одним колдуном, который прожил в такой комнате около трехсот лет, ежедневно поднимаясь на свежий воздух прогуляться за водой. Правда, автор утверждает, будто чудесный долгожитель под конец своих дней стал синекожим и светился в темноте. Более того, когда старец умер (а его сердце остановилось от испуга, когда он был на поверхности, на берегу озера, и его окликнул автор) и упал с мостка в воду, рыба в том озере повсплывала кверху брюхом. Так что по синим комнатам без нужды лучше не шляться…

«Вот бы поглядеть на себя в темноте, — подумал Юберцауберер. — Я часто спускался в свою кладовку. Может быть, тоже свечусь?..»

Внезапно вернулись звук, свет и осязание.

Перед глазами колдуна появилась физиономия давешнего пленника и зашевелила губами. Через секунду гулкие фразы достигли сознания старика:

— Чего это он?.. Не перенес разлуки со мной, что ли?!..

Маг хотел ответить на издевательства демона. Сил хватило лишь на всхлип.

— Наверное, в магический транс впал. Или приступ шизы словил. Застудится еще, на камне-то, — рассудил Коля. — Немолодой уже перец…

Солдат подхватил Юберцауберера под микитки, перетащил на стол.

— Кушать подано! — прикололся парень. — Ну, вылитый поросе…

На бледном лице колдуна отразился столь сильный ужас, что Лавочкин не доформулировал гастрономическую остроту.

— Ладно, дедок. Вроде очухиваться начинаешь. Значит, пора. Да не дергайся ты так, ухожу я.

Коля побрел наверх. Навалилась усталость, хотелось упасть и как следует выспаться.

По ошибке он завернул в комнату, а не к выходу. Здешняя обстановочка была сугубо плюшкинской. Невзрачный скарб, тряпье и поломанная мебель громоздились несколькими кучами. В глухо занавешенное окно пробивался луч утреннего солнца, высвечивавший яркую полоску на грязном драном половике. В луче сновала пыль.

Посреди всего этого убожества, в самом центре комнаты стоял покрытый паутиной мольберт. Лавочкин невольно скользнул взглядом по стенам. Наткнулся на единственную картину.

На ней была изображена странная трапеза. Вокруг столана резных стульях сидели морковь, томат, груша, кабачок и яблоко. Каждому овощу-фрукту художник придал псевдочеловеческие признаки: глазки, ротик, носик, ручонки, подобие ножек и то, чем, собственно, принято сидеть. Герои полотна вели оживленную беседу и кушали.

Кушали они человека, который лежал на огромном подносе, обложенный зеленью. Поза поедаемого, а также румяный почти до коричневого цвет кожи пародировали классического молочного поросенка. «Деликатес» имел самое доброжелательное выражение лица. И ужасно знакомое.

Коля охнул. Он узнал в «блюде» молодого Юберцауберера. Точнее, мысленно представил старика юным, и — сошлось. Лавочкин посмотрел в правый нижний угол картины и прочитал каллиграфическую надпись: «Автопортрет, навеянный ночным кошмаром».

— Похоже, у Сальвадора Дали есть сказочные прототипы… И теперь ясно, чего этот хрыч так испугался, оказавшись на столе. Ну, полный кретин… — прошептал парень, топая к выходу.

Покинув дом старика, солдат вернулся на центральную улицу Хандверкдорфа. Огляделся. Заметил большой постоялый двор. «Надеюсь, Болваныч еще тут, — подумал Коля. — Лишь бы Страхолюдлих не успела его опять охмурить».

Всё же Лавочкин был уверен: ведьма замышляла черное дельце. А то, что она оказывала на прапорщика Дубовых особенное влияние, он заметил еще при первой встрече.

Или ему так казалось.

— Рядовой! Ты? — донесся до Колиных ушей хриплый возглас Палваныча.

Командир стоял в дверях трактира, а сзади…

Глава 10.

Чудесное воссоединение, или Троевластие

Прапорщику снилось что-то мутное и неприятное о разлуке и казенном доме.

— Хельгуленочек! — стонал Палваныч. — Хельгулечка… Милая… Черт, черт, черт!.. Верните мне ее… Хельга!..

Аршкопф, ловивший каждую реплику начальника, взял под несуществующий козырек и растворился в темноте. Через мгновение в комнате возникла графиня в походном темно-синем одеянии и с факелом. Бесенок отступил в тень.

Страхолюдлих наклонилась над спящим. Дубовых чмокал пухлыми губами и хмурился.

— Пауль… Пауль… — тихо позвала улыбающаяся колдунья-дворянка.

— Что? Кто?