Барби. Часть 1 (СИ)

— Нет. Разумеется, нет. Каждый из них поспешил назвать Сиам своей победой. И тут всех мудрецов в мире не хватит, чтобы определить, кто из них больше лгал. Белиал потерял в сиамских топях цвет своего войска, не говоря уже о золоте и загубленных душах. С другой стороны… Влажная, еще горячая селезенка, обернутая несвежей простыней… С другой стороны, Гаап не может похвастать, будто он что-то приобрел. За годы войны Сиам превратился в подобие адских чертогов — горы из обожженных человеческих костей, котлованы полные кислот и желчи, отравленный воздух, один вдох которого стал бы смертельным для меня или вас. Сиамская война была забыта, и очень скоро. В ее честь не возвели ни одного памятника, в ее честь не награждали титулами. Если что-нибудь и напоминает о ней сейчас, так это калеки, кротко доживающие свой век. Это все я рассказываю вам по одной простой причине, госпожа ведьма.

Барбаросса напряглась.

— Какой?

Вельзер похлопал по кошелю, из которого тоскливо зазвенели, прощаясь, ее собственные монеты.

— Не знаю, что за существо оставило вам на память невидимый ожог — и совсем не хочу этого знать — но если оно изъясняется по-сиамски, я бы рекомендовал вам держаться от него подальше.

— Вы не знаете, кто это может быть?

Вельзер покачал головой.

— Даже мои знания не бездонны. Более того, я даже не хочу строить предположений на этот счет.

— Почему?

— Потому что если я попрошу вас поведать мне детали, при которых вы обзавелись этой штукой, следующим человеком, что постучит в дверь моей конторы, станет магистратский стражник, — спокойно заметил вельзер, — Не так ли?

Черт, подумала Барбаросса, а он и верно умен. Может, не напрасно заклепки в его стальной голове звенят от напряжения, едва не выпрыгивая со своих мест.

— В таком случае, желаю счастливо оставаться, — пробормотала она, поднимая мешок с гомункулом, — Не смею более вас задерживать.

Вельзер негромко кашлянул за ее спиной.

— Не уверен, что мне следует это знать, но… Куда вы направляетесь?

Барбаросса усмехнулась.

— Будь ты самым большим умником в этом городе, догадался бы сам. Я собираюсь поговорить с той сукой, что втравила меня в эту историю!

Больше всего она беспокоилась о том, что Бригеллы попросту не окажется на ее прежнем месте в Чертовом Будуаре. «Шутовки» беспокойны как весенний ветер, сейчас она здесь, а через полчаса уже на другом краю Броккенбурга, отплясывает разнузданную кадриль в «Хексенкасселе» или участвует в исступленной оргии, которыми издавна славился Гугенотский Квартал… Если милочка Бригги ускользнула из Будуара, бросив свой насиженный камень, отыскать ее будет не проще, чем светлый волос в копне сена.

Конечно, она всегда могла навестить Пьяный Замок в Унтерштадте, где квартировала «Камарилья Проклятых», но это она собиралась делать в последнюю очередь. Пьяный Замок любил гостей, но лишь тех, которых сам приглашал. Не имея приглашения можно было запросто угодить в ловушку, а то и обрушить на свою голову какие-нибудь смертоносные чары — Барбаросса не собиралась лишний раз рисковать своей головой за сегодня. Кроме того, она не собиралась совершать той ошибки, что совершили вассалы Белиала, ввязываясь в безрассудную Сиамскую кампанию, а именно — вести войну на чужой территории.

Война… Барбаросса скривила губы, заставляя ноги печатать шаг по опостылевшей броккенбургской брусчатке, каждый камень в которой выглядел маленькой древней надгробной плитой. Под каждым из них, должно быть, покоится неугомонный, жаждущий мщения, дух, или крохотный скелетик…

Барбаросса ощутила, как ноют в предвкушении зубы. Наверно, нечто подобное испытывает натасканный пес, ждущий возможности сомкнуть челюсти на чужом горле.

Если выяснится, что Бригелла что-то скрывала, отправив ее грабить милый домик в Верхнем Миттельштадте, если имела какой-то свой умысел, в который ввязала ее, сестрицу Барби, точно бусинку в диадему, войны не миновать. И в этот раз это будет не дырка в брюхе, уж поверь…

Бригелла не покинула Чертового Будуара.

Так и осталась на прежнем месте, точно прикованная к своему камню гаргулья. Небрежно развалившись, она болтала ногами, пуская колечки в отравленное небо Броккенбурга, и выглядела так непринужденно, будто ничем другим сроду не занималась, а самым большим грехом в ее жизни за все шестнадцать лет была стащенная до обеда конфета.

Дьявол.

В этом деле с самого начала было что-то не то. Барбаросса сразу ощутила дурной запах, как от дохлой кошки под половицами, но времени принюхиваться не было. Ей нужен был чертов гомункул, так нужен, что она предпочла закрыть глаза на некоторые вещи, и только сейчас эти вещи сделались достаточно очевидны, чтобы она наконец их заметила. Сейчас они сами бросались в глаза, выпирали, точно сломанная кость под кожей.