Барби. Часть 1 (СИ)

Интересно, за какие дела и заслуги судьба наградила ее шрамом на правой щеке? Роскошный старый рубец, похожий на вертикальную трещину в древесной коре, от глаза до подбородка — будто саблей рубанули. Шрамы, полученные в бою, полагается носить открыто и с гордостью, как награду, но этот, должно быть, был иного сорта — судя по тому, как владелица пыталась прикрыть его волосами и пудрой. Должно быть, сувенир от подружки, подумала Барбаросса, милый пустячок вроде брошки, который она обречена носить до смерти. А может, подарок от благодарного клиента, оставленный им на добрую память?..

Похер, решила Барбаросса. И лучше бы мне поменьше пялиться на нее, пока ее подружки не наделали во мне дырок. Может, для того они и выставляют вперед эту шмару с отметиной на роже и сладким язычком, чтобы отвлечь внимание, а сами тем временем подбираются сзади — отнюдь не для того, чтобы потискать меня за задницу, как тискают зазевавшуюся служанку на рынке…

Розены обступили ее тесным полукругом. Из-за шелеста их нижних юбок, давно нестиранных, но самых ярких расцветок, Барбаросса на мгновение ощутила себя прибрежным валуном, который обступает шелестящая приливная волна. Только распространяющая вместо соленой океанской свежести целую прорву прочих, куда менее приятных запахов, в которых ее грубо устроенный нос, много раз сломанный, давно превратившийся в покрытую рубцами опухоль, различал лишь самые грубые и просто устроенные ароматы.

Солоноватый, отдающий осенней листвой, мышами и мякиной — запах немытых тел, усугубленный неестественно-цветочным благоуханием цветов. Маслянисто-сладкий — запах крепко заваренной сомы, которую они тайком потягивают из маленьких оловянных фляжек, что прячут в муфтах и сапогах. Интересно, где они покупают кокнар для нее и прочие ингредиенты, уж не в Чертовом Будуаре ли? Горьковато-едкий — сплетшиеся воедино запахи дешевого рома, дрянного табака, стоптанной обуви, влажных шерстяных шосс и чулок. Кисловатый, удушливый — запах пота, выбивавший через прорехи в их платьях и корсетах. А еще запах вагинальных выделений, тяжелый и липкий, так непохожий на те запахи, что царили в дормиториях Шабаша, где юные ведьмы вроде нее учились познавать любовь — зачастую в тех формах, что причиняют много боли и оставляют на память о себе роскошные отметины на шкуре.

Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, это не почетный шлюший караул, мрачно подумала Барбаросса, разглядывая исподлобья окружающих ее сук в их жалких, кичливых, покрытых прорехами, нарядах из фальшивого шелка, потрепанного бархата и несвежего атласа. Это боевой порядок. И то, что у розенов не видно в руках ножей, не делает ее положение менее скверным. Проститутки не носят ножей — часть их старого уговора с городским магистратом, который вынуждены соблюдать даже розены. Но и без ножей эта кодла может легко порвать на клочки зазевавшуюся ведьму. Она видела, как некоторые суки, делая вид, что поправляют прически, тайком выудили из волос острые шпильки, пряча их в ладонях. Такие штуковины могут выглядеть вполне невинно, но в умелых руках эти трехдюймовые шипы могут разить не хуже стилета. Другие, мило улыбаясь или посмеиваясь, крутили на пальцах ленты, которые в любой миг могли превратиться в смертоносные удавки. Кое-кто уже украдкой запустил руку в ридикюль — тоже, надо думать, не для того, чтобы достать зеркальце или губную помаду…

Цикаду из «Серых Сов» в прошлом месяце растерзали в низовьях Миттельштадта, вспомнила Барбаросса. Не помог ни короткий боевой цеп, который она таскала в рукаве, ни грозный кинжал-панцербрехер, которым она мастерски владела. Ее тело нашли в канаве, обнаженным и покрытым таким количеством неглубоких ран и порезов, что стражникам пришлось завернуть его в мешковину, чтобы дотащить до мертвецкой, так оно хлюпало. А еще… Об этом не говорили городские стражники, об этом не говорил магистрат, но об этом говорили многие ведьмы в Броккенбурге, отводя глаза.

Цикада всегда слыла в Броккенбурге невоздержанной грубиянкой, но многие были уверены в том, что в Ад она отправилась не сквернословя как сапожник, в своей обычной манере, а с кроткой благодарностью на устах — за то, что ее прижизненные страдания наконец закончены. И кто-то немало потрудился для этого. Кто-то очень терпеливый, сведущий в анатомии и многих практиках, не преподающихся в университете, чтобы при жизни провести над ней обряд инфибуляции[8], зашив в промежность еще живой Цикады дохлого ежа.