Барби. Часть 1 (СИ)

Она била хладнокровно и зло, методично размалывая лицо, била до тех пор, пока не ощутила, что держит не человеческое тело, а набитый тряпьем безвольный мешок. Стоило ей выпустить из пальцев жесткие хвосты, как Гуннильда рухнула ничком на мостовую. Она даже не выругалась, когда ее лицо впечаталось в камень. Не застонала. Единственным звуком, рожденным их соприкосновением, было негромкое хлюпанье.

И хер с ней.

Не та победа, которой можно гордится, подумала Барбаросса, отряхивая руки. Чужая кровь быстро сворачивалась, превращаясь из горячего красного сока в стылую маслянистую жижу, которую неприятно было терпеть на пальцах. Если в Малом Замке узнают о ее победе над стаей уличных шлюх, не оберешься стыда. Больше всех, понятно, будет упиваться Саркома. Она объявит сестрицу Барби Королевой Шлюх или как-нибудь еще в этом роде, сочинит песню в подражание миннезингерам, и еще пару недель будет распевать ее на каждом углу…

«Кокетка» и «Скромница» с большой неохотой слезали с пальцев. Точно намеревались продолжить гулянку и нарочно оттягивали момент, когда придется откланяться, вновь скрывшись в карманах. На самом деле это ее костяшки распухли после множества ударов, увеличившись в размерах, но иллюзия была так сильна, что Барбаросса ласково погладила своих девочек пальцем, утешая, точно котят.

— Эй, Кло! Кло! Куда ты запропастилась? Ты обещала мне любовь и я, черт возьми, собираюсь заставить тебя выполнить обещание!

Кло сидела, привалившись спиной к стене. И выглядела чертовски паскудно. Как человек, пытавшийся застрелиться, но который засыпал чересчур много пороха на полку и у которого во рту разорвался пистолетный ствол. Но все еще была в сознании и, кажется, еще соображала.

Барбаросса ободряюще улыбнулась ей, присев напротив.

— Мы ведь уже подруги, не так ли? Можем поболтать немного? Если ты, конечно, никуда не торопишься.

Раздавленные всмятку губы Кло выплюнули на грудь сгусток крови.

— Пшла ты нахер, ведьма… Я… Я надеюсь, какой-нибудь демон сожрет твои потроха.

Голос у нее был глухой, булькающий, чертовски нечленораздельный.

Барбаросса покачала головой.

— И это после всех тех теплых слов, что ты мне говорила? Ты плохая девочка, Кло. И я размолочу тебе лицо так, что в Аду тебя примут за мою старшую сестру. Но сперва… Ребенок, Кло. Помнишь, о чем мы договаривались? Мне нужен ребенок. И я добуду его, даже если для этого мне придется разрезать какую-нибудь из твоих девочек.

Кло всхлипнула, пытаясь ощупать пальцами развороченную дыру, служившую ей ртом. Осколки зубов торчали из нее точно сломанный частокол. Ее шрам… Барбаросса присмотрелась. Штука у нее на щеке уже не была похожа на шрам. Края разошлись в стороны, и сделались видны розовые слизистые прожилки внутри, что-то похожее на нёбо в мягких розовых складках…

— Эта штука у тебя на щеке, — Барбаросса провела пальцем в воздухе вертикальную черту, — Это ведь пиздень, да?

Зубы Кло заскрежетали. Возможно, это означало улыбку.

— Ты ведь ни хрена не знаешь, как мы устроены, так ведь?

Барбаросса зло дернула головой.

— И нахер не надо! Я…

— Херовы ведьмы. Рветесь услужить Аду, но не имеете представления о том, как устроен мир… Да, это пиздень, милая. У меня их четыре. И еще шесть херов, — Кло ухмыльнулась ей развороченным лицом, поглаживая какую-то выпуклость на боку, — И восемь… других штук, для которых и названия-то не придумали. Это награда нашему роду от владык Ада. Что до детей…

— Ну!

— Мы рожаем не так, как прочие. Мы откладываем яйца.

Барбароссе захотелось машинально вытереть перепачканные кастеты о дублет. То, что казалось розовой, быстро сворачивающейся человеческой кровью, не было кровью. Скорее, каким-нибудь ихором или гемолимфой или еще какой-нибудь дрянью. То-то ей показалось, что у крови розенов странный запах…

— Ах ты ж блядь!

Кло ухмыльнулась, отчего рваная рана на ее лице пугающе расширилась.

— Когда приходит срок и наши лона раздуваются, мы находим темный влажный уголок где-нибудь на окраине Унтерштадта. Уютный заброшенный дом или старую штольню под городом. Мы создаем что-то вроде гнезда из обрывков бархата и шелка, из которых обычно шьем себе наряды. Не потому, что этого хотим — так велят нам наши инстинкты. Маленькое уютное теплое гнездышко. И разражаемся там бременем, исторгая из себя тысячи маленьких влажных белых яиц. Мы не рожаем. Мы делаем кладки, девочка. Маленькие кладки в уютном углу. Чаще всего мы не возвращаемся к ним. Неоплодотворенные, пустые внутри, наши яйца просто разлагаются во мраке, медленно истлевая, как надежды многих хорошеньких девушек в чертовом Броккенбурге. Нам надо регулировать популяцию — старый уговор с городом. Розенов не должно быть слишком много, иначе мы сделаемся помехой и накличем на себя гнев. Но иногда…

Барбароссе захотелось всадить «Скромницу» ей в переносицу, чтобы тяжелый хруст заглушил эти слова. Но одна мысль о том, чтобы вновь прикоснуться к украшенному пизденью лицу, вызывала отвращение.