Бархатные коготки

— Помнится, такие мысли возникали у меня частенько. Когда ты так чисто и аккуратно прибирала мою гримерную, когда поцелуешь тебя на ночь и ты зальешься краской. Помню, как ты вскрывала для меня устрицу за столом у твоего отца — но тогда я, наверное, уже любила тебя. Стыдно сказать: пожалуй, это произошло в «Кентерберийском варьете», когда я впервые уловила запах устричного сока у тебя на пальцах, — тогда я и начала думать о тебе… не так, как подобает.

— О!

— И вот чего я стыжусь еще больше. — Китти слегка изменила тон. — До прошедшей ночи, когда ты веселилась с тем парнишкой и меня охватила ревность, я не понимала, как сильно, очень-очень сильно…

— О Китти. — Я судорожно вздохнула. — Я рада, что ты это наконец поняла.

Она отвела взгляд, подошла ко мне, забрала окурок и чмокнула меня в щеку.

— Я тоже рада.

Китти наклонилась отполировать тряпочкой свои кожаные ботинки, и я поймала себя на том, что зеваю: после шампанского и ночных переживаний у меня не было сил.

— Нам обязательно нужно вставать? — спросила я, и Китти кивнула.

— Обязательно, уже почти одиннадцать, скоро придет Уолтер. Ты что, забыла?

Нет, я помнила, что сегодня воскресенье и Уолтер явится, как обычно, чтобы покатать нас по городу. Я помнила, но у меня не было ни времени, ни желания задумываться о таких обыденных предметах. Однако теперь, услышав имя Уолтера, я задумалась. Теперь, после случившегося, ему придется нелегко.

Словно услышав мои мысли, Китти проговорила:

— На тебя ведь можно положиться, Нэн? — И повторила то, что сказала прошлой ночью на мосту: — Ты ведь никому не проболтаешься? Ты будешь осторожна, правда?

Я мысленно прокляла ее излишнее благоразумие, но взяла ее руку и поцеловала.

— Да я сама осторожность. И, если захочешь, буду такой всю жизнь, только дозволь мне иногда маленькие дерзости, когда мы будем совсем одни.

Помедлив, она чуть рассеянно улыбнулась.

— В конце концов, — заключила она, — в нашей жизни почти ничего не изменилось.

Но я знала, что поменялось все — буквально все.

*

Наконец я тоже встала, умылась, оделась и, когда Китти пошла вниз, воспользовалась ночным горшком. Китти принесла поднос с чаем и тостами.

— Я не решалась взглянуть в глаза Маме Денди, — пожаловалась она, снова заливаясь краской стыда, и мы устроились завтракать у себя, перед камином, поцелуями слизывая друг у друга с губ крошки хлеба и масла.

Под окном стояла корзина с костюмами от торговца, содержимое которой мы еще не успели изучить, и вот в ожидании Уолтера Китти начала лениво в ней рыться. Она вытянула наружу очень красивый черный фрак и со словами «взгляни-ка!» накинула его поверх платья и начала чинно пританцовывать, а потом тихонько запела:

В жилище, на площади и в тени,В переулке, на улице, за угломШагнешь налево — направо сверни:Там моей возлюбленной дом.

Я заулыбалась. Это была старая песня Джорджа Лейборна, в семидесятых ее насвистывали на всех углах; однажды я слышала, как ее исполнял сам Лейборн в «Кентерберийском варьете». Песенка была глупая, ерундовая, но очень прилипчивая; оттого что Китти пела тихо и небрежно, голос ее звучал еще приятней:

На ушко воркую, как голубь,И о любви молю.На коленях шепчу влюбленно:Если я разлюблю,

Будут овцы расти на кленах —Если я разлюблю.

Немного послушав, я подхватила:

Если я разлюблю,Если я разлюблю,То луна станет сыром зеленым,Если я разлюблю.

Мы засмеялись и запели громче. Я нашла в корзине цилиндр и бросила его Китти, потом нашла и для себя пиджак, шляпу-канотье и прогулочную трость. Подхватив Китти под руку, я стала подражать ее танцу. Слова становились чем дальше, тем глупей:

Ни за все капиталы в банках,Ни за любовь светских дам,

Ни за титул лорда иль графа —Любви своей не отдам.Танцует любимая польку —Взгляд любимой жадно ловлю.Скорей Монумент запляшет,Чем я ее разлюблю!Отменят налог подоходный,Если я разлюблю!

Завершив исполнение фиоритурой, я закружилась на месте — и застыла. Китти оставила дверь открытой, и на пороге стоял Уолтер, глядя на нас расширившимися, словно бы испуганными, глазами. Я поняла, что Китти проследила мой взгляд; она схватила меня за руку и тут же резко ее уронила. Я отчаянно соображала, что мог видеть Уолтер. Слова были дурацкие, но трудно было не понять, что мы обращаем их друг к другу. Неужели мы к тому же поцеловались? А может, я тронула Китти не там, где положено?

Пока я размышляла, Уолтер заговорил.

— Бог мой, — произнес он.