Бархатные коготки

Для дебюта в Камберуэлле мы сочли излишним менять имена и значились в программе как «Китти Батлер и Нэнси Астли». Но после нашего успеха директор театра, приятель Уолтера, предложил нам месячный контракт и хотел знать, что печатать в афишах. Китти Батлер нужно было сохранить — она выступала уже полгода и была популярна, но вот «Астли», по словам Уолтера, звучало слишком обыденно: «А не придумать ли что-нибудь поинтереснее?» Я не возражала, заметила только, что хотела бы сохранить имя Нэн, ведь так меня окрестила сама Китти. И вот за ланчем все наперебой стали предлагать подходящие, по их мнению, псевдонимы. Тутси назвала «Нэн Лав», Симс — «Нэн Серджент». «Нэн Скарлет — нет, Нэн Силвер — нет, Нэн Голд…» — размышлял вслух Перси. В каждом имени я с удивлением обнаруживала новую, чудесную версию себя самой; это было как стоять у вешалки костюмера и один за другим примеривать пиджаки.

Но ни одно не приходилось впору, пока Профессор, постучав по столу и откашлявшись, не возгласил: «Нэн Кинг». Я бы не отказалась, как прочие артисты, украсить рассказ о выборе сценического имени каким-нибудь ужасно остроумным или романтическим сюжетом — как мы открыли наугад такую-то книгу, а там то, что мне нужно, или как я услышала слово «Кинг» во сне и оно вызвало у меня трепет, — но лучше всего неприкрашенная правда: нам всего-навсего требовался псевдоним, Профессор предложил «Нэн Кинг», и мне понравилось.

Как Китти Батлер и Нэн Кинг мы и вернулись в тот вечер на камберуэллскую сцену, чтобы снискать тот же и еще больший успех, чем накануне. «Китти Батлер и Нэн Кинг» — значилось теперь в афишах, и эти имена начали упорно подниматься в списке — со средних позиций на вторые, а потом и на первые.

Не только в зале Камберуэлла, но за последующие месяцы в прочих не самых знаменитых лондонских залах, а затем понемногу и кое-где в Уэст-Энде…

*

Понятия не имею, почему мы с Китти на пару больше полюбились публике, чем прежде Китти Батлер сама по себе. Может быть, Уолтер был прав: секрет заключался в новизне; позднее нам стали повсеместно подражать, однако в 1889 году в Лондоне не существовало другого номера, подобного нашему. Не исключено, что оправдалось еще одно предсказание Уолтера: пара девушек в наряде джентльменов куда больше очаровывала, волновала, дразнила зрителей, чем одна девушка в брюках, цилиндре и гетрах. Знаю, мы мило выглядели вместе: Китти с каштаново-коричневыми стрижеными волосами и я, со светлыми, гладкими, отливающими глянцем; она на небольших каблуках, и я в женских туфлях на плоской подошве и в ловко скроенном костюме, который придавал моей тонкой угловатой фигуре женственный изгиб.

В чем бы ни заключался секрет, он сработал, причем сработал чудодейственно. Мы достигли не просто популярности, как прежде Китти, но настоящей славы. Наши гонорары росли, мы выступали в трех залах за вечер, а то и в четырех; теперь, стоило нашему экипажу застрять в пробке, кучер выкрикивал: «Я везу Китти Батлер и Нэн Кинг, через четверть часа они должны быть в «Ройал Холборне»! Дайте дорогу!» — и тут же другие кучера сторонились, чтобы нас пропустить, с улыбкой заглядывали к нам в окошки и приподнимали шляпы! Теперь не только Китти, но и меня заваливали цветами, приглашениями на обед, просьбами дать автограф, письмами…

Далеко не сразу я поняла, что это действительно происходит и именно со мной, не сразу поверила, усвоила, что публика ко мне благоволит. И, полюбив в конце концов свою новую жизнь, я привязалась к ней страстно. Удовольствие от успеха, полагаю, понять легко; меня больше поразило и захватило другое: я обнаружила в себе способность получать удовольствие от лицедейства, публичных выступлений, маскарада; мне нравилось носить красивую одежду, петь непристойные песенки. До тех пор мне было достаточно стоять за кулисами и наблюдать, как Китти в свете рампы флиртует с огромной шумной толпой. Теперь же, совершенно неожиданно, мне тоже довелось заигрывать со зрителями, ощущая на себе их завистливые, восхищенные взгляды. Это произошло само собой: я полюбила Китти, а затем, сделавшись Китти, полюбила немножко и самое себя. Мне нравились мои волосы, такие гладкие и блестящие. Безумно понравились мои ноги: прежде, когда они были окутаны юбками, я о них не задумывалась, но только теперь увидела, какие они длинные и стройные.

Я могу показаться тщеславной. Но я тогда такой не была и не обещала стать тщеславной, поскольку моя любовь к себе основывалась исключительно на любви к Китти. Я не сомневалась, что наш номер по-прежнему полностью принадлежит ей. Из нас двоих только она пела по-настоящему, в то время как я слабо ей вторила. Когда мы танцевали, сложные шаги проделывала Китти, я же только переступала ногами с нею рядом. Я была ее фоном, эхом, тенью, которую она, в своем блеске, отбрасывала на сцену. Однако, подобно тени, я давала ей яркость, глубину, определенность, которой не хватало раньше.